Ласточка - Алексей Тимофеевич Черкасов

Где-то за стеною, совсем рядом, фыркнула автомашина, коротко вякнула сирена, и все стихло.

С улицы, в настежь открытые двери, не вошла, а будто вкатилась тетушка.

– Ликочка!

Тетя Клава прижалась к Лике и, будто распрямив горб, вытянулась в росте, поцеловав мокрыми губами Лику в подбородок.

– Если бы ты видела, как я переживала!

Журчали слова тети Клавы – тихие, умиротворяющие. Лика ее не слушала, устремив неподвижный взгляд в пустоту большой комнаты и в открытые двери. В квадрате света мелькнула чья-то широкая тень и заслонила свет бордовым сиянием, а потом и вовсе закупорила. Неповоротливое, оглядывающееся, любопытное тело двигалось по тоннелю сеней, прошло в переднюю комнату и, озираясь, перекатывая круглые глаза из стороны в сторону, выдвинулось в большую комнату.

– Перемены у вас вроде, Клавдия Васильевна? – мыльными пузырями поплыли по комнате пухлые бабьи слова. – И Лика дома? Гляди ты! А я-то думала, переезжают на новую квартиру. Думаю: кому дом продали наши суседи. А вы – здесь. Знать, Варвара Андреевна в командировку поехала?

Вот она, первая пятипудовая ласточка в бордовом сиянии!

Сколько же наслышался бы от соседей папа Лики, если бы и она покинула его? И гнул бы он свою усыпанную снегом голову, топором вырубая из памяти и сердца девятнадцать минувших лет! Не одним взмахом вырубишь из проруби вмерзшее туда ведро; не сразу выровняешь биение сердца, если вдруг заест какой-то клапан!

У тебя хорошее сердце, Лика, ты еще вся в первозданном сиянии девичьей чистоты. Отчего ты так посутулилась. Лика, спрятав между плотными коленями свои маленькие розовые ладони? Верь – минуют, как тучи, первые житейские горечи, отольют ранние дожди-слезы, и когда-нибудь, потом, в далеком, смахивая осенние росы с ресниц, ты обязательно вспомнишь, как вот сидела в июньский вечер под развесистым кустом черемухи в ограде домика на берегу Енисея, и тебе будет жаль тихую оградку, домик, черемуху и узкую тропку к бурным водам реки, по которой ты бегала купаться или скользить по льду на певучей стали коньков. И ты будешь тянуться к далекому, воскрешая памятью девичью явь, перемешивая ее с легендами. И скажешь тогда первенцу – сыну ли, дочери: «У нас такой был домик, весь из хрусталя и солнца! И в этом домике жил мой папа, добрый, как Дед-Мороз». Может, и про черемуху вспомнишь, но никогда не увидишь себя такой, какая ты вот сейчас – потерянная и одинокая, вдыхающая трепетными ноздрями обволакивающий аромат черемухи, проникающий тебе в сердце и навевающий странные грезы. Ты сейчас видишь себя девочкой, а черемуху – хилым деревцом. Давно выросла развесистая черемуха, а вместе с нею – ты, Лика!..

Нежные недотроги-лепестки падали с куста, как белые слезы, на мягкое, сияющее золото Ликиных волос, рассыпавшихся по плечам и спине. Под ногами Лики будто кто разбрызгал молоко.

Отцветает черемуха!..

В ее июньском цветении всегда есть нечто запоздалое и суматошное. Она иногда отцветает в первой половине мая. И редко, очень редко вот в такое время, как сейчас. Весна удалась холодная и затяжная, потому и черемуха роняет поздний цвет. Она, казалось, на один день нарядилась в венчальное платье и, не успев повеселиться на собственной свадьбе, ускоренно отряхивается от богатого наряда, чтобы заняться своими детками – пуговками-ягодками. В ней, в черемухе, есть нечто девичье, целомудренное и такое же непостоянное, переменчивое. Начинает расцветать робко, стыдливо пряча в густой листве свои крошечные белые глазки, потом постепенно набирает силу и вдруг в какую-то ночь вся наряжается в ослепительно белое, распространяя окрест пьянящий, хмельной аромат. И, словно в отместку ей за такое буйство, солнце в такие дни обычно прячется в тучи, и люди говорят: «Холодом потянуло на черемуху». Но ей-то что! Цветет до того роскошно, что листвы не видно. Куда только прячется ее осенняя чугунная чернь?

И так же, как черемуха, вчера еще неприглядная, вдруг стала самой нарядной, ослепительной в момент цветения, так и девушка раскрывается с той же стремительностью, хорошея с каждым часом весны, набирая красоту и впечатлительность. И разве не в девичьих глазах разлита такая же нега, свежесть, прозрачность, как и в белых чашечках черемухи? И кто знает, может, с пьянящим запахом черемухи, с ее отмытой дождями белизною девушка вдыхает аромат самой жизни – всю ее новизну и необъятность?..

– Ай, Ликочка! – разбудила от грез тетушка Клавдия. – Вещи-то твои мать увезла. Из памяти вышибло, ей-богу. Я бы ей сказала. И пальто, и платья, как есть все из твоей комнаты. Как же ты будешь? Теперь уж не застать их на пристани. Ах, дура я, дура!

Лика молча прошла в дом.

В папиной комнате она долго стояла у шашечной доски с недоигранной партией. Когда им доведется доиграть эту сложную партию? Белые Ликины пешки занимали выгодную позицию. Папа тогда спешил на теплоход и допустил грубую ошибку. Хлопал потом по карманам пиджака в поисках очков, будто без очков не видел Ликиных наступающих на центр пешек. «Ишь ты, а? Жмешь, Лика. Ну нет, милая. Погоди – вернусь из рейса, выровняю позицию».

Навряд ли папа сумеет теперь выровнять позицию…

Шумейка

1

Все цвело, тянулось к солнцу, отцветало, и снова пробивалась новая поросль жизни там, где вчера еще гремели трактора на запоздалом севе яровых. Над отрогами таежного синехребетья колыхалось марево, похожее на легкую, невесомую ткань. По обочинам дороги пестрели цветы – розовые, фиолетовые, лиловые, синие с желтыми длинными тычинками, оранжевые, неприглядно-лохматые, колючие с шипами, как у осота, дурно пахнущие, как медвежьи вонючки, пушистые, махрово-грубые, наглооткрытые, стыдливо свернутые головками вниз, – пестрели они, распространяя окрест медовотерпкий запах. По низинам цвел разлапистый кустообразный донник, словно обрызганный молочной пеной. На дороге лежала толстым слоем пыль, и даже от слабого ветра она поднималась облаком, густо припудривая сочную зелень трав. Хлеба едва закрывали землю, отчего пашни смахивали на зеленые заплаты.

Шумейку не радовал ни веселый щебет птиц, ни разлив вешних цветов, ни простор, полный леса, ни торная дорога, по которой она шла в Белую Елань, – все было чужим, впервые встреченным. Вот она, родина Степана Вавилова!.. Подтайга. Сибирь. Хотя тут совсем не холодно, как она о том думала в Полтаве, но и нет на душе тепла от сибирского зноя. Степан ее не ждет; она явится к нему незваной гостьей. Вот уже четыре года, как они потеряли друг друга. Она думала, что забудет его, изживет из сердца, но ее почему-то тревожила неизвестность. Она хотела увидеть его своими глазами, напомнить ему тревожные дни декабря 1944 года, когда они вдвоем брели по степям Украины, обходя полустанки