Сестры Мао - Гэвин Маккри

Мать положила ладони на туалетный столик и, опершись на него, поднялась на ноги. Вместо халата надела ночную рубашку из стопки одежды на комоде.

– Я просто сказала Дорис не трогать моих детей. Она вела себя неподобающе.

– Неподобающе? – переспросил отец. – Совсем наоборот. Посмотрев на Дорис с детьми, я задумался о том, что мы за родители. То, как она проводит с ними время, как слушает их, играет с ними, – урок для нас.

Мать сняла лифчик под ночной рубашкой. Бросила его на пол. Знаком попросила Еву и Айрис подвинуться. Затем забралась под простыни и похлопала рукой рядом с собой, приглашая дочерей присоединиться. Айрис так и сделала. Ева осталась на месте: ей стало стыдно за поведение родителей, но в то же время она отчаянно желала, чтобы ссора оказалась настолько неприятной, что спектакль пришлось бы отменить.

– Мне вообще надо об этом говорить, Пол? – сказала мать. – Это из ряда вон. Дорис повезла Айрис в своей машине знакомиться с ее семьей. Ни у одной из твоих девочек не было такой свободы действий. Отныне Дорис не должна оставаться наедине ни с одной из наших дочерей. Она не должна прикасаться к ним или разговаривать с ними. Никогда.

– Не глупи. Я никогда не слышал…

– У тебя больше свободы, чем у большинства мужчин, и я рада, что ты ей пользуешься. Но, пожалуйста, не злоупотребляй ею, Пол. Соблюдай границы, которые мы установили. Я выключаю лампу. Сможешь погасить люстру, когда будешь уходить?

– Нет, пока ты не принесешь Дорис извинения, которые она заслужила.

Злость, кипевшая в Алиссе, теперь вырвалась наружу и вылилась в маниакальный смех. Этот смех, казалось, наполнял все ее тело, каждую конечность, кончик каждого пальца, каждое нервное окончание, поглощал ее целиком.

Ева закрыла лицо руками, и внешний мир исчез. Существовала только крошечная точка, где расходились указательные пальцы; она содержала в себе абсурд жизни во всех ее возможных формах. Мгновение, и эта точка вывернулась наизнанку, а мир вернулся.

Алисса выключила лампу. Светила только люстра, создавая замысловатые тени: у всех присутствующих образовались темные диски под глазами, длинные желоба на щеках.

– Мы не уйдем, пока не закончим с этим, – сказал ее отец. – Как насчет тебя, Дорис? Может, тебе стоит начать? Я знаю, что ты хочешь что-то сказать Алиссе.

– Окей, – сказала Дорис, – ладно, э…

– Ты не даешь Дорис покоя на репетициях, – вклинился отец. – И это несправедливо.

– Первое, чему учишься, работая в театре, – ответила мать, – это тому, что нельзя принимать все близко к сердцу.

– Избавь нас от этого, – сказал отец. – Ты же видишь, как тяжело все это дается Дорис. Просто извинись, ради всего святого.

Между матерью и отцом всегда возникало негласное понимание того момента, когда его текущий роман близился к концу, и вскоре он заканчивался едва ли по чьей-то воле. То была не система без правил; скорее то была система, в которой правила не нужно было озвучивать. Возможно, неправильным был сам подход. Возможно, суммировав правила, они не совершили бы ошибки и не посчитали себя мудрее правил.

– Буду честна с тобой, Дорис, – сказала мать. – Действительно, то, что ты делаешь или не делаешь, нравишься ты мне или нет, не имеет никакого значения. Потому что это временная ситуация. Скоро ты оставишь нас, и тебе больше не придется беспокоиться ни обо мне, ни об этом месте. У вас явно есть чувства друг к другу…

Она сцепила руки вместе, чтобы показать слияние двух тел. – …и я изо всех сил стараюсь смотреть на вещи вашими глазами. Но я не могу вынести разногласий между мной и Полом. И я не потерплю, чтобы кто-то манипулировал моими дочерьми. Так что, да, скоро все закончится.

Ева сжала горло, словно пытаясь не дать волнению подняться к голове.

Айрис – разве вы не знаете – отключилась и тупо смотрела в потолок.

Отец поднес руку ко лбу и закрыл глаза.

– Дорис хорошо работает, – слабо сказал он. – Она стала для меня незаменимой.

– Я понимаю, что так может показаться, – сказала мать. – Но договор есть договор. Возможно, мой муж не сказал тебе этого, Дорис, но режиссер изживает себя после премьеры. Когда пьеса готова, он больше не нужен. Так что, очевидно, помощник режиссера нам тоже не понадобится, и я против того, чтобы ты оставалась в труппе на постоянной основе. Это было бы неправильно. Ты понимаешь, да? Я ничего не имею против тебя лично. По правде говоря, я пытаюсь тебя защитить.

– От кого? – спросил отец.

– От нас.

Отец побелел. Его правая нога начала дергаться.

Дорис же выглядела прекрасно. Она держала руку на бедре и будто бы бесстрастно надувала щеки.

– Может быть, ты права, Алисса, – сказала она. – Ты была открыта со мной с самого начала. Я все время знала, как все произойдет. Не могу сказать, что не знала.

– Но все обернулось несколько иначе, чем ожидалось, – сказал отец, заметно заволновавшись. – Ты не такая, как я ожидал. – Твоя жена права, Пол, – сказала Дорис. – Я не хочу вставать между вами.

– Моя жена? – ответил отец. – А что, если я скажу тебе…

– Пол? – предупреждающим тоном отозвалась мать.

– А что, если я скажу тебе, что она не моя жена? Что мы даже не женаты?

Так Ева это и узнала. Так ей об этом сказали.

* * *

Голоса детей разлетались по зрительному залу. Клише получили новую остроту. Оскорбления становились искрометными и легкими. Фразы, которые в устах взрослого были бы мертвым грузом, взлетали и кружились, вырывались сквозь двери и щели, проникали сквозь потолки и стены, достигая каждого уголка «Уэрхауза». Ева была явно не в настроении. Будь на то ее воля, она бы этого не допустила, но ход событий больше от нее не зависел. Вожжи выскользнули из ее рук. Теперь они были в руках Айрис; именно она позвала детей.

В то утро Айрис стучала в двери террас и обследовала воронки от бомб; в обед она ждала у ворот местной школы, надеясь встретить конкретных детей, которых намеревалась завербовать. Из двадцати или около того ребят, к которым она обратилась, прийти согласились одиннадцать – этого должно было хватить. Но Дорис, не смирившись с тем, чтобы команда состояла исключительно из мальчиков, настояла, чтобы самостоятельно провести обход, после которого привела еще пятерых детей – девочек из одной большой семьи, с трудом вырванных из объятий семейного и соседского контроля.

Ева сидела на сцене одна, свесив ноги, закрыв глаза, прижав кончики пальцев к вискам: