Сестры Мао - Гэвин Маккри

играть. Казалось, он верил, что если ему удастся раскрыть этого ребенка, стать им, то он забудет, как создаются иллюзии, и все снова покажется реальным. Но мальчики с подозрением относились к тому рвению, которое сопровождало эту веру. Возможно, они видели то же, что и Ева: что Альваро не столько уважал детей, сколько завидовал их потенциалу: кем и чем они смогут стать в один прекрасный день. Он ждал от них многого, считал, что они сделаны из более совершенной глины, чем остальное разочаровавшееся человечество, хотя на самом деле большинство из них вырастет обычными людьми. Просто у них еще не было возможности стать такими же развращенными и поверхностными. Но они получат свой шанс – при капитализме его получают все.

Ева знала, что главным мотивом женитьбы для Альваро было желание иметь детей, и что жениться он хотел так скоро, чтобы завести детей молодым. Он не хотел быть пожилым отцом, каким был его собственный. Одной Евы было недостаточно, чтобы оправдать существование Альваро, свадьба сама по себе не удовлетворила бы его. Клятва верности, данная женщиной, была ценна только как средство достижения более масштабной цели. Только дети – сыновья – могли украсить его жизнь. Ева часто вела с ним абстрактные беседы об идее семьи и о том, что она для него значит, и у нее сложилось впечатление, что для него рождение детей – это способ отомстить за будущее, которое он не может контролировать. Ребенок двух или трех лет уже был моральным существом: он правильно двигался, издавал правильные звуки и знал, что должен чувствовать, а чего не должен. Альваро, похоже, считал, что левые, смотря на семью цинично и отказываясь от нее, лишь освобождают место для правых, дают им заселить мир своими моральными копиями. Радикалы обязаны размножаться.

Ева смотрела на этот вопрос иначе. Она считала, что ответственные революционеры не должны иметь детей. Если рождаются дети, нужно обращать внимание в первую очередь на них. Пока они не вырастут, человек не имеет права жить для себя. Завести детей – значит впасть в состояние непрекращающихся мучений, вопросов – как их воспитать, как оставить им средства к существованию. Не прося милостыни у бабушки и дедушки, на что она не была готова, Ева не будет достаточно обеспеченной, чтобы позволить себе домработницу, а перекладывать свои материнские обязанности на чужого человека она не захочет. Ей придется вечно разрываться между домашними делами и творческой самореализацией, от которой, в конечном счете, глубочайшим образом зависело ее самочувствие. Если она когда-нибудь станет матерью, то, чтобы не быть похожей на собственную мать, она, по всей вероятности, пожертвует искусством ради детей. Она променяет политику и перформансы на унылый покой. Но результатом, конечной ценой станет ее собственная болезнь и смерть.

Что касается будущего, Ева уже отчасти от него отказалась. Ее преследовал страх, что, даже если ядерная война не уничтожит планету, у нее родятся больные или безумные дети. В кошмарах ей снились дети с уродствами, кретины, ползавшие вокруг ее ног и молившие о помощи, которую она дать не могла. Рождение физически здоровых детей тоже не принесло бы утешения; оно не положило бы конец ужасам. Ведь даже если у нее были бы нормальные дети, как бы она могла узнать, не тратит ли она силы на никчемных людей? Что она будет делать, если они окажутся консерваторами? Правыми? Фашистами? И – этот вопрос тоже следовало задать – будет ли лучше, если, вопреки всему, они окажутся левыми? И им суждено будет провести жизнь в поисках солидарности и единства в еще более враждебном мире? Говорить о высших принципах равенства и свободы, когда большинству их слова уже будут казаться бессмыслицей? Что хорошего сделала бы Ева, породив еще одно поколение неудачников?

Когда взрослые страдают от того, чего не могут вынести, когда они терпят поражение, они передают свои чувства детям. Ничто не указывало на то, что Ева не поступит таким же образом. Она, как и все остальные, начала бы с желания загладить свою вину перед детьми за то, что была ребенком своих собственных родителей, но вскоре стала бы, руководствуясь тем же мотивом, мстить им. Для Евы было важно, чтобы ее мнение совпадало с мнением Дорис и та считала ее подобной себе; в этом вопросе, впрочем, ее согласие было безоговорочным. Бездетные, по своему неведению относительно того, несут ли дети в конечном счете счастье или невзгоды, обрели большее счастье, чем те, кто стал родителями.

* * *

– Я подумала, что стоит собраться женским меньшинством на короткую встречу. Чтобы понять, какое у нас место и что мы можем придумать своего.

Дорис тихо позвала Айрис, Еву и Барбару во двор. День был душный, толстое одеяло облаков не пропускало солнечное тепло. Выйдя из темного и пропахшего плесенью здания, Ева почувствовала, как рассеянный белый свет слепит глаза и прикрыла лицо рукой, пока зрение не приспособилось.

Дорис стояла у складской стены. Одну ногу она поставила на поддон и наклонилась вперед, опираясь на нее. Рубашку она сняла и положила на шею, как боксер – мокрое полотенце. В таком положении открывался редкий вид на ложбинку между грудей и изгибы крупных сосков оливкового цвета.

Ева прикрыла лицо, сплетя пальцы и положив их на лоб.

– Что это, Дорис? – спросила она. – Стриптиз?

Дорис почесала живот:

– Тебе мешает?

– Пф-ф, – отозвалась Ева. – Можем сразу приступить к делу? Детей нельзя оставлять без присмотра надолго.

Следуя примеру Дорис, Айрис завязала спереди на своей тунике узел, обнажив живот и пупок с пирсингом.

– Я уверена, что мужчины смогут удерживать оборону сраных пять минут, – сказала она.

– Я просто хотела обсудить наш прогресс, – сказала Дорис. – Меня беспокоит, что люди в группе работают с разной скоростью и имеют разную силу.

– При всем уважении, – ответила Ева, – так во всех группах.

– Понимаю, – сказала Дорис. – Но мне кажется, что неравномерность этой группы может превратиться в проблему. Большинство мужчин…

– О, понятно.

– …все еще не прочло «Фрёкен Юлию». Подозреваю, что некоторые из них и не собираются утруждаться.

– На деньги коллектива я купила тринадцать экземпляров, – сказала Айрис, – чтобы у каждого был свой экземпляр. У них нет оправдания.

– Все присутствующие здесь читали пьесу, я так понимаю? – спросила Дорис.

Остальные три девушки попинали камешки и поскребли землю подошвами ботинок. Затем посмотрели друг на друга и кивнули: да, они были хорошими девочками, они сделали домашнее задание.

– Слушай, Дорис, – сказала Ева, – ты этого не понимаешь, потому что перформансы обычно делаешь одна, но групповая