Сестры Мао - Гэвин Маккри

– Ты права, – ответила Дорис, – обычно я работаю одна, но я была рядом.

Она убрала ногу с поддона и выпрямилась. Сняла рубашку с шеи, свернула ее трубочкой и поместила обратно. Затем положила руки на бедра. Когда она дышала, кости грудной клетки выпирали и погружались обратно в плоть.

– Я видела немало групповых хэппенингов. И, насколько могу судить, у них есть общая черта. Они отражают внутренние ресурсы группы. Хаотичная группа порождает хаос. Скучающая группа порождает скуку.

– А наша группа? – спросила Ева.

– Для меня очевидно, – сказала Дорис, – что ресурсы этой группы…

– Исходят из йони [49], – закончила за нее Айрис.

– Из чего? – спросила Ева.

– Ты меня слышала, – ответила Айрис. – Хватит прикидываться дурочкой, чтобы казаться сложной.

– Идея хэппенинга принадлежит Айрис, – сказала Дорис. – Его происхождение – женское. И его мотор…

– Тоже женский, – продолжила Айрис. – Нас здесь четверо. Это произошло органично. Мы это не навязывали. И это работает, это прекрасно. Теперь нам нужно убедиться, что, когда мы придадим хэппенингу окончательную форму, он сохранит свое женское качество. Свою пиздоидентичность.

– В смысле? – спросила Ева.

– Это значит, – ответила Айрис, – что он должен сохранить свою женскую силу. Члены не должны захватить его и заявить на него права, когда мы сделаем всю работу. Родим его.

Ева удивилась гневу, с которым прозвучали слова Айрис. Она посмотрела на сестру, пытаясь встретиться с ней глазами. Но Айрис повернула голову в другую сторону.

Дорис достала из кармана сложенную бумажку и передала ее Барбаре.

– Смотри. Это из альбома Айрис. Интервью с Алиссой.

Барбара развернула лист.

Пока Барбара читала, Дорис ходила от одного конца поддона к другому, то поднимаясь на него, то опускаясь, и стучала по нему мыском сапога.

– Я прочитала эту статью и поняла, почему не смотрю журналы мод, – сказала она.

Уловив суть статьи, Барбара передала ее Еве. Это было интервью, рекламирующее «Фрёкен Юлию». Уже во втором абзаце, отвечая на вопрос о феминистской критике Стриндберга и его пьесы, Алисса разглагольствовала о женском движении за свободу. – Я бы принимала слова моей матери с долей скепсиса, – сказала Ева, передавая лист обратно Дорис. – Она скажет все что угодно, чтобы позлить левых и привлечь к себе внимание.

Дорис сложила страницу и положила ее обратно в карман.

– Твоей матери никогда раньше не удавалось поймать меня на свою удочку, – сказала она. – Но эта статья все изменила. Ее нападки на других женщин заставили меня ею заняться, я больше не могу ее игнорировать. Я убедилась, что она – законная цель.

– Я бы пошла дальше, – ответила Айрис. – Она – нужная цель в настоящий момент.

– Я не согласна с женщиной из статьи, – сказала Барбара, заправляя выбившуюся прядь под свой берет в стиле милитари. – Но надо сказать, что либералок не любят многие. Я не уверена, что одно это делает ее подходящей целью.

– Меня удивляет, что ты так говоришь, – ответила Дорис. – Либералки, в сущности, маоистки. Они хотят водить автобусы, играть в футбол и пить пиво из кружек, а не из стаканов. Они хотят, чтобы мужчины принимали таблетки.

– Да ладно, – отозвалась Ева, – сколько ты знаешь мужчин, которые станут принимать таблетки?

– Не то чтобы я выступала против либералок, – сказала Барбара. – Просто они кажутся мне нескромными. Женщины должны противостоять давлению, заставляющему их участвовать в движениях, направленных на самих себя. Они не должны так замыкаться в себе. Только революция, пролетарская революция, принесет всеобщее равенство.

– Женщины не добьются свободы, – сказала Дорис, – если будут участвовать в чужой борьбе.

– Разозленные женщины должны читать Мао и присоединяться к Революции.

– Ты говоришь – «к революции», но ведь она не одна, верно? У этого большого целого, которое называют революцией, есть много составляющих. В будущих книгах по истории будет сказано, что самой значительной ее частью была борьба женщин против мужчин.

Барбара пожала плечами, выражая согласие.

Дорис сделала шаг вперед и поставила ногу на край поддона. – Кстати, о женщинах против мужчин, я вчера ходила на спектакль твоей матери.

Эти слова внезапно привели Еву в ярость.

– Ты должна была нам сказать. Мы бы пошли с тобой.

– Я хотела пойти одна, чтобы увидеть все своими глазами. И я должна отдать твоей матери должное. Я имею в виду, что она все еще хороша в своем деле и сделает наш хэппенинг.

– Кажется, тебе есть что нам рассказать.

Дорис слегка покачивалась, перенося вес с одной ноги на другую.

– Вот что я думаю. Наш разрыв сработает только в том случае, если не прервет саму пьесу. Мы проходим шествием – раз. Мы заходим в театр – два. Мы штурмуем сцену – три. Но в этот момент сама пьеса останавливаться не должна. Она должна продолжаться, как будто ничего не изменилось, хотя изменилось все, хотя мы уже в ней.

– Значит, надо убедить актеров продолжать играть, – сказала Ева. – А как мы это сделаем? Наверняка актеры, как только увидят нас, убегут или откажутся продолжать.

– Этот риск мы берем на себя, ведь так? – спросила Дорис. – Когда мы захватим постановку, ее участники будут решать, захотят они присоединиться к нам или нет. Радикалы присоединятся, реакционеры – нет.

– Ты хочешь сказать, что мы должны поставить свою собственную «Фрёкен Юлию»? – сказала Айрис.

– Что-то в этом духе, – ответила Дорис. – Мы заранее выучим куски пьесы, чтобы продолжить там, где остановится оригинальный состав.

– А мама? – спросила Ева.

– В ней вся суть, да ведь? Остальных актеров мы более или менее сможем заменить, но придется постараться, чтобы Алисса осталась на сцене. Телекамеры будут ждать чего-то с ее участием. Им будет неинтересно, если ее там не будет. Наша цель – заставить ее играть вместе с нами.

– Как? – спросила Ева.

– Пока не знаю. Что бы мы ни придумали, мы должны помнить, что у Алиссы всегда будет возможность остановить представление. Кроме как убив ее, помешать ей мы не сможем. На каком-то этапе она решит, что с нее хватит, и остановится, тогда это будет конец.

– Так смысл, – спросила Ева, – в том, чтобы посмотреть, как далеко мы сможем завести маму, прежде чем она соскочит?

Дорис пожала плечами:

– Она может соскакивать сколько угодно, лишь бы оставалась на сцене и перед камерами.

Позже, когда дети разошлись по домам, Ева зашла в комнату Дорис.

– Я хотела тебя спросить кое о чем, – сказала она. – Не о хэппенинге. О папе.

Дорис умывала лицо над тазом. Она вытерла лицо и руки,