Сестры Мао - Гэвин Маккри

к превеликому удовольствию семьи ее матери. В одночасье бабушка и дедушка увлеклись идеей коммунизма. Коммунизм – хорошая борьба! – не позволял оппортунистам вроде ее отца добраться до денег Турлоу. Коммунизм означал, что ее мать сохранит фамилию, а Ева и Айрис смогут воспользоваться семейными связями. Да здравствует Революция!

Для отца эта ложь основывалась на принципе. Ему нужны были деньги Турлоу, но он не хотел их получать. Для матери принципы не были на первом месте – она хотела понять, что такое брак, прежде чем брать на себя соответствующие обязательства. Вот так просто вступить в ряды замужних по закону женщин означало бы почти отречься – слишком рано. Осторожность не позволяла ей выбрать будущее, отравленное угрызениями совести, она хотела понять, может ли брак быть началом, а не концом жизни, как она боялась.

Поэтому той хрупкой нитью, что связала родителей, стала церемония присяги в общественном зале, увешанном фотографиями Ленина и флагами с серпом и молотом, с большим транспарантом «Единство коммунистической семьи – ради единства народа на пути к социалистической революции». Однако эта нить не рвалась. Они настойчиво тянули в разные стороны, но постоянно возвращались друг к другу. Они чувствовали друг в друге то, чего не могли понять сами, но никогда ничего не говорили открыто, а потому не сумели разгадать силу своей связи, пока она действительно не ослабла и не исчезла.

Макс, который на церемонии был шафером, стал участником и окончательного разрыва. Когда много лет спустя Ева спросила его об этом, он ответил: «Были важные вещи, которые ты не видела, Ева, потому что ты была еще ребенком. Я не вижу причин, почему ты не должна знать о них сейчас. Только ты должна пообещать, что не будешь винить гонца».

– Ты должен мне помочь, – сказала Максу ее мать однажды утром перед репетицией. – Ты должен поговорить с Полом. Он сошел с ума. Ты должен заставить его образумиться. Я думала, он скоро устанет от этой девушки, его романы всегда имели временные рамки. Но Дорис не как прежние, он из-за нее сошел с ума. Я говорила ей, что она должна уйти, но она не уходит – Пол не позволяет. Его не переубедить, и я боюсь, что если я буду давить слишком сильно, ты знаешь, что может случиться: этот ублюдок уйдет вместе с ней. Пожалуйста, Макс, поговори с ним от моего имени. Убеди его избавиться от нее. Скажи ему, что она может остаться до премьеры, но потом должна будет уйти. Слышишь меня? Она просто обязана.

Хотя Макс и не хотел этого, он договорился встретиться с Полом в ресторане на Уордур-стрит. Макс знал, что его друг задержится, поэтому взял книгу, чтобы почитать, пока будет его ждать. Длинный, узкий французский ресторан был заставлен маленькими квадратными столиками. В светлой прокуренной зоне у входа компания поглощала поздний ужин. Макс устроился в самом конце, один, в кромешной темноте, заказал вино и стал читать при свечах.

Пол прибыл через двадцать минут после назначенного времени. Он привел с собой Дорис, хотя Макс настоятельно просил его прийти одного. Пол выхватил книгу из рук Макса и взглянул на обложку.

– И ты тоже, – сказал он.

– Для дебюта не так уж плохо. Я приятно удивлен.

Пол присвистнул и бросил книгу на стол.

– Прости, мы опоздали, – сказала Дорис.

Макс поцеловал руку Дорис, зная, что она к этому не привыкла.

– Не волнуйся, Дорис…

Он произнес ее имя так, словно впервые назвал товар, только недавно привезенный из-за границы.

– Но я к этому уже привык.

Она убрала руку и незаметно вытерла ее сзади о юбку. Макс улыбнулся этому жесту: для девушек ее типа нагота начиналась с рук; если выразить внимание к ним таким образом, они проявят свои чувства.

Пол бродил в поисках лучшего места:

– Это преступление – зарыться сюда, как кроты. А вот и подходящий столик.

Он провел их к только что освободившемуся столику у окна, нетерпеливо нарисовал в воздухе круг над грязными тарелками, подавая знак официанту убрать их. Пока тот протирал пластиковую столешницу и расставлял четыре чистые тарелки, Дорис испытывала неловкость, а Макс и Пол просто наблюдали. Макс подумал, не попросить ли убрать лишнюю посуду, но решил этого не делать. Ему казалось, что Алисса должна была присутствовать на этой встрече, пусть даже ее там и не было.

Макс снова надел очки, чтобы прочитать меню. Он уже бывал здесь раньше и знал, чего следует избегать, а потому заказал за всех: две порции мидий, морской язык и бутылку белого вина.

– Ты согласна, Дорис?

– Отлично, – ответила она, хотя, как оказалось, не знала, что такое мидии.

– О, так ты еврейка, – сказал Макс. – А ты соблюдаешь запреты?

– Нет. Но мой отец всегда был против морепродуктов.

Когда принесли мидии, Пол набросился на них с вилкой – мелкие кусочки моллюска часто оставались на створках, а стол вокруг тарелки покрылся брызгами соуса. Макс доставал мясо деликатнее, используя пустую раковину как щипцы; ему понравилось, что Дорис последовала его примеру, пусть даже тем самым могла выказать нелояльность к Полу. Тот, казалось, ничего не замечал и не беспокоился. Он был занят монологом о недавно увиденной им постановке «Тимона Афинского». Макс подмигнул Дорис, прежде чем завести спор с Полом по поводу высказанного им небольшого замечания. Поскольку она ничего не знала о предмете, Дорис не могла бы судить о правильности или неправильности их взглядов, но она была достаточно умна, чтобы распознать фальшивый спор. Здесь под видом истинных аргументов приводились каламбуры, анекдоты и хвастовство, изредка подкреплявшиеся вескими заявлениями; все они с жаром принимались. Один говорил не совсем то, что думал, а скорее то, что, по его мнению, должно было произвести на другого впечатление и заставить того ответить. Другой предвидел и направлял реплики. Один перенимал тон другого и отбрасывал его. Реплики Пола некоторым образом цитировали слова Макса, а тот произносил слова, прямо вытекавшие из тех, что перед этим произносил Пол. Нигде в их разговоре не чувствовалась жажда соперничества.

Их спор перешел от интерпретации отдельных постановок к вопросу о национальном театре, а оттуда – к лорду-камергеру, убожеству Вест-Энда и тому, что неприлично ожидать прибыльности от хороших пьес. Никто из них не упомянул о «Трибунале Син-Сун». Макс возражал против того, что Пол сокращает его сценарий, а Пол был возмущен тем, что Макс своим вмешательством в ход репетиций подрывает его авторитет режиссера; они оба ждали, что к концу вечера эти вопросы разрешатся сами собой.

Макс