Тайны смерти русских писателей - Виктор Еремин

Приехал Глебов, сказал, что покрыл тело шинелью своей, а сам под дождем больше ждать не мог. А дождь, перестав было, опять беспрерывный заморосил. Отправили мы извозчика биржевого за телом, так он с полудороги вернулся: колеса вязнут, ехать невозможно. И пришлось нам телегу нанять. А послать кого с телегой и не знаем, потому что все мы никуда не годились и никто своих слез удержать не мог. Ну и попросили полковника Зельмица. Дал я ему своего Николая, и столыпинский грузин с ним отправился. А грузин, что Лермонтову служил, так убивался, так причитал, что его и с места сдвинуть нельзя было. Это я к тому говорю, что если бы у Михаила Юрьевича характер, как многие думают, в самом деле был заносчивый и неприятный, так прислуга бы не могла так к нему привязываться.

Когда тело привезли, мы убрали рабочую комнату Михаила Юрьевича, заняли у Зельмица большой стол и накрыли его скатертью. Когда пришлось обмывать тело, сюртук невозможно было снять, руки совсем закоченели. Правая рука, как держала пистолет, так и осталась. Нужно было сюртук на спине распороть, и тут мы все видели, что навылет пуля проскочила…»

Как видим, это свидетельство противоречит и словам слуги поэта, и воспоминаниям Васильчикова, и рассказам о том, что Глебов все время до прибытия телеги держал голову Лермонтова у себя на коленях. Но следующие сведения вообще делают его ничтожным.

«Отец мой [А. Г. Сидери^[240]], идя с докладом об этом происшествии к коменданту, зашел по дороге к Верзилиным и сообщил им об этом (он уже был женихом моей матери). Все в доме были взволнованы. Вдруг вбегает сильно возбужденный Лев Сергеевич Пушкин, приехавший на минеральные воды, с волнением говорит: «Почему раньше меня никто не предупредил об их обостренном отношении, я бы помирил…»

Отец мой [А. Г. Сидери] доложил об этом [о дуэли] коменданту. Комендант полковник Ильяшенков, человек старый, мнительный, почему-то не велел разглашать об этом. Тело лежало за городом, у подошвы горы Машука, на месте дуэли; было очень жарко в июле, а особенно на Кавказе. Пока тянули медленно дознание, труп уже значительно распух, и при вскрытии чувствовался сильный запах. Затем Мартынова арестовали…

Несмотря на несимпатичный характер Лермонтова, все его жалели, а Мартынова все обвиняли и были сильно возбуждены против него, говорили: «Стрелять-то не умел, а убил наповал». Вот и все, что я могу сообщить, если не очевидец, то все-таки как человек, слышавший от очевидцев, своих родителей». Это из «Сообщения отставного полковника Леонида Ангельевича Сидери о кончине М. Ю. Лермонтова».

Большинство исследователей сомневаются в свидетельстве Сидери, поскольку медицинское освидетельствование покойного было произведено визуально, без вскрытия, ординарным врачом Пятигорского военного госпиталя. Да и большинство свидетелей утверждают, что останки поэта были привезены в Пятигорск около 11 часов ночи 15 июля. Объективным подтверждением этого стал бы факт, что ко времени привоза Лермонтова домой у покойного уже началось частичное окоченение. Но в целом все свидетельства столь сомнительны, что мы просто не станем уходить в подробности, а примем на веру документы следственной комиссии.

16

«Дуэль неслыханная вещь в Пятигорске. Многие ходили смотреть на убитого поэта из любопытства», — вспоминала Э. А. Клингенберг. О тех днях кратко и живо рассказал Николай Иванович Лорер (1795–1873), участник антинаполеоновских войн, декабрист, который после каторги и ссылки был определен рядовым в Тенгинский полк. К 1840 г. Лорер дослужился до прапорщика и оказался в описываемое время на месте событий. «Мы… пошли к квартире покойного, и тут я увидел Михаила Юрьевича на столе, уже в чистой рубашке и обращенного головой к окну. Человек его обмахивал мух с лица покойника, а живописец Шведе снимал портрет с него масляными красками. Дамы — знакомые и незнакомые — и весь любопытный люд стали тесниться в небольшой комнате, а первые являлись и украшали безжизненное чело поэта цветами… Полный грустных дум, я вышел на бульвар. Во всех углах, на всех аллеях только и было разговоров, что о происшествии. Я заметил, что прежде в Пятигорске не было ни одного жандармского офицера, но тут, Бог знает откуда, их появилось множество, и на каждой лавочке отдыхало, кажется, по одному голубому мундиру. Они, как черные вороны, почувствовали мертвое тело и нахлынули в мирный приют исцеления, чтобы узнать, отчего, почему, зачем, и потом доносить по команде, правдиво или ложно»^[241].

Не правда ли очень сентиментально? В духе своего времени. Если бы не одно но… Сохранилась жутковатая картина Роберта Константиновича Шведе (1806–1871) «Лермонтов на смертном одре», где покойный изображен с отпавшей нижней челюстью! Сделанная этим же художником карандашная зарисовка еще ужаснее — картина несколько смягчила зрелище. Те, кому доводилось сталкиваться со смертью человека, знают, что одно из первых дел, которое совершается в отношении умершего, — это подвязывают или каким-либо иным способом закрепляют ему нижнюю челюсть, чтобы покойный не лежал в гробу с открытым ртом. Вывод может быть один: до наступления трупного окоченения до Лермонтова никому не было никакого дела.

И тогда великую достоверность приобретает «Сообщение…» Л. А. Сидери. К нему следует добавить выводы Н. П. Раевского, принимавшего участие в обмывании покойного, Раевский по характеру ранения полагал, что пуля не задела сердце Михаила Юрьевича, а следовательно, он жил еще несколько часов.

К прямо противоположному выводу пришел лекарь Пятигорского военного госпиталя, титулярный советник И. Е. Барклай-де-Толли^[242] (1811–1879). Именно он был назначен судебно-медицинским экспертом для осмотра тела погибшего и выдал два свидетельства о смерти Лермонтова — 16 и 17 июля. На основании наружного осмотра трупа Барклай-де-Толли пришел к выводу, что пуля попала прямо в сердце и поэт умер мгновенно. Именно последняя версия более всего устроила официальное лермонтоведение.

Отметить необходимо иное. В российской армии имелось особое Наставление по порядку обследования огнестрельных ранений. Там, в частности, указывалось, что «должно исследовать, одною ли пулей произведена рана или несколькими, крупною ли или мелкою дробью. Когда рана сквозная, то определить, где вход и где выход, какое направление имеет рана, какие именно части повреждены и не найдены ли в оной пули, дробь, пыж, часть одежды, костные обломки и т. п…. Необходимо нужно всегда вскрывать, по крайней мере, три главные полости человеческого тела и описывать все то, что найдено будет замечания достойным». Как видим, наставление Барклаем-де-Толли исполнено не было, но никаких нареканий ему за это со стороны начальства не последовало!