Последняя война Российской империи - Сергей Эдуардович Цветков

Тогда австрийское начальство прибегло к репрессиям – пленных морили голодом, подвешивали к столбам группами по 10-20 человек на целые сутки, грозили им расстрелом. Таким образом, удалось привлечь к работам восемьсот человек. Чтобы сломить сопротивление остальных, прибывшая из Инсбрука команда юнкеров расстреляла перед строем троих рядовых и одного унтер-офицера. Только после этого самые упорные согласились присоединиться к работающим товарищам.

Лагерная система наказаний и унижений ломала одних заключенных, а в других, наоборот, пробуждала волю к сопротивлению. Самым распространенным способом противоборства со стороны военнопленных были побеги.

Легендарную известность приобрело имя генерала Корнилова, в котором, по общему мнению, воплотилась несгибаемая сила духа русских воинов. Взятый в плен, он был первоначально помещен в замок Нейгенбах, близ Вены, а затем, поменяв в течение года несколько мест содержания, в конце концов очутился в замке князя Эстергази в венгерском селении Лека. За это время неукротимый командир «Железной дивизии» дважды пытался бежать, после чего охране было приказано не спускать с него глаз. Стараясь избежать усиленного надзора, которым его окружили, Лавр Георгиевич пошел на хитрость. Изнурив себя бессонницей и голодовкой, он добился своего перевода в госпиталь для военнопленных, расположенный в город Кёсег. Там, при помощи нескольких сообщников – четверых русских пленных и одного подкупленного чешского санитара, – он подготовил новый побег и 11 июля 1916 года бежал с подложными документами и переодетый в австрийскую военную форму. На этот раз, преодолев более двухсот верст, ему удалось благополучно пересечь румынскую границу[127].

Своим дерзким побегом Лавр Георгиевич заслужил славу единственного генерала Великой войны, который сумел самостоятельно вернуть себе свободу. А вот нижние чины и младшие офицеры бежали из плена тысячами, в том числе летом 1915 года, во время тяжелых поражений русского оружия на австро-германском фронте.

Николай Степанович Гумилев описывает, как в его полк осенью 1915 года вернулись два улана, за полгода перед тем захваченные в плен:

«Они содержались в лагере внутри Германии. Задумав бежать, притворились больными, попали в госпиталь, а там доктор, германский подданный, но иностранного происхождения, достал для них карту и компас. Спустились по трубе, перелезли через стену и сорок дней шли с боем по Германии.

Да, с боем. Около границы какой-то доброжелательный житель указал им, где русские при отступлении зарыли большой запас винтовок и патронов. К этому времени их было уже человек двенадцать. Из глубоких рвов, заброшенных риг, лесных ям к ним присоединился еще десяток ночных обитателей современной Германии – бежавших пленных. Они выкопали оружие и опять почувствовали себя солдатами. Выбрали взводного, нашего улана, старшего унтер-офицера, и пошли в порядке, высылая дозорных и вступая в бой с немецкими обозными и патрулями.

У Немана на них наткнулся маршевый немецкий батальон и после ожесточенной перестрелки почти окружил их. Тогда они бросились в реку и переплыли ее, только потеряли восемь винтовок и очень этого стыдились. Все-таки, подходя к нашим позициям, опрокинули немецкую заставу, преграждавшую им путь, и пробились в полном составе».

Немалую долю среди бежавших составляли казаки, плохо переносившие лагерные лишения. По словам казачьего генерала Петра Николаевича Краснова, «с казаками в плену обращались строго. В австро-германской армии было убеждение, что казаки не дают пощады врагу, что они не берут пленных, и потому в лагерях мстили казакам. И еще одно. В казачьих частях плен, по традиции, считался не несчастьем, а позором, и потому даже раненые казаки старались убежать, чтобы смыть с себя позор плена».

Всего же до конца войны только из австро-венгерских лагерей совершили побег 442 офицера и 259 825 нижних чинов. Добраться к своим сумели 24 офицера и 60 295 солдат и унтер-офицеров, остальные были пойманы и возвращены в места заключения.

 Генерал Головин, касаясь «психологической оценки колоссального размера этих чисел», справедливо замечает, что «они ярко опровергают довольно распространенное мнение о мало развитом чувстве любви к Родине в русских народных массах».

Вопросы содержания военнопленных сделались главным предметом рассмотрения I Стокгольмской конференции, начавшей работу 22 ноября 1915 года под председательством принца Карла Шведского. На ней присутствовали представители обеих воюющих сторон. Конференция выработала свод правил и положений об условиях содержания военнопленных. В частности, стороны решили ввести службу справок, наладить обмен списками, почтовые сношения, медицинско-санитарный уход, распределение пожертвований, позаботиться об удовлетворении духовных нужд. В лагерях постановили организовать комитеты помощи военнопленным и смешанные внегосударственные комиссии по контролю за условиями содержания людей. Принятые к исполнению правительствами, постановления конференции приобрели значение международно-правовой конвенции. Заключительный протокол был принят и подписан на II Стокгольмской конференции в мае 1916 года.

Правда, и после этого в положении русских военнопленных мало что изменилось. Деятельность Комитета помощи русским военнопленным, созданного под покровительством императрицы Александры Федоровны, ощутимых результатов не дала. Русский эмигрантский писатель Роман Гуль в автобиографическом романе «Жизнь на фукса» описал положение русских солдат, сидевших в 1918 году в концентрационном лагере Дебериц под Берлином: «Большая площадь земли обнесена колючей проволокой и решеткой. За решеткой стоят дощатые бараки: в них живут люди. А вне решетки – поле белых крестов… У решетки лагеря Дебериц стоял лесок русских крестов тысяч в семь. Надписи на крестах были аккуратны. Обозначали унтер-офицера, ефрейтора, рядового. Все они умерли оттого, что питались брюквой и непосильно работали».

И далее Гуль передает свой разговор с одним из русских обитателей лагеря: «Неужели ж, земляк, вам никто ничего так и не присылал из России – ни при царе, ни при Керенском?» – «Как есть ничего. Ни одной соринки». – «Да как же вы жили?» – «Так в холуях у французов да англичан и жили, сапоги им чистили, дела за них справляли, а они за это в морду галетами швыряли… У них всего – завались! Хоть свиней заводи. В неделю шоколаду одного сжирали на фунты, а говядины всякой в банках – так и не пожирали». – «Ну, а вы-то как же крутились?» – «Дохли, как мухи, от немецкой собачины да от брюквы – вот и крутились».

Впрочем, бывали и исключения, особенно в Австро-Венгрии, где к концу войны среди лагерной охраны распространилось повальное безразличие к своим обязанностям. Доходило до того, что пленные по ночам выходили прямо через лагерные ворота в соседние деревни, а часовые равнодушно отворачивались. «Пленные, давно жившие без женщин, – пишет К. Я. Левин, – искали их при каждом удобном случае. Многие ухитрялись ходить к знакомым женщинам или в небольшие замаскированные дома терпимости, которых было немало в окрестных городах. В стране ощущалась острая нехватка мужчин, мобилизованных почти поголовно, и чешки были очень благосклонны к русским и предпочитали их венгерцам и немцам, гарнизоны которых