Король холопов - Юзеф Игнаций Крашевский

— Отец мой, я ничего не знаю и не слишком верю слухам, потому что про короля многое выдумывают; но если бы даже это было правдой, так ведь мы тут ничем не поможем — он не обратит внимания на то, что о нем станут говорить. Если и есть способ, то другой.

— Какой же? — строго спросил Сухвильк.

— Знаю я этих евреев, — ответил Вержинек, — хотя им, пожалуй, следовало бы гордиться, что король из их племени выбрал себе любовницу; но я уверен, что им это будет досаднее, чем всем тем, которые за это бранят короля. Достаточно будет поговорить с Левко, чтобы узнать всю правду и, быть может, предотвратить зло. Поеду в Величку.

В тот же день вечером Вержинек был у Левко.

Последний, по обыкновению, был занят делами и счетами и тотчас же завел разговор о складе соли, находившемся в Кракове. По лицу его и расположению духа нельзя было заключить о какой-либо заботе или печали. Он очень любезно принял своего краковского гостя и старался снискать его расположение, потому что король, хотя и благоволил к Левко, но Вержинек был слишком влиятельным лицом, и было опасно вызвать его нерасположение. Поздно вечером, когда они остались одни, гость начал откровенный разговор.

— Ничего нового вы не слыхали о дочке Аарона, Эсфири?

Левко внимательно посмотрел на своего гостя.

— Об Эсфири? — воскликнул он. — Другой такой отчаянной женщины не найти среди евреев, и дай Бог, чтобы никогда подобных не было! Не вспоминайте о ней, она очень огорчает меня и всю нашу семью.

Вержинек, немного помолчав, медленно произнес:

— В городе поговаривают, будто она стала королевской любовницей.

Левко вскочил, как ужаленный, и всплеснул руками. Он стоял некоторое время, как ошеломленный, и не мог проговорить ни слова, глаза его испуганно блуждали.

— Этого не может быть! — воскликнул он. — Я для короля охотно пожертвовал бы жизнью, но этого он не мог бы пожелать, да и девушка не согласилась бы. Она сумасбродна, но горда. Про нее все можно было бы сказать, но легкомысленной она никогда не была.

— Так говорят, хотя я этому не верю, — произнес гость. — Однако, что-нибудь дало же повод к этим сплетням.

— Вы ведь знаете, что король спас ей жизнь и вспомнил о ней, — продолжал Левко, как бы погруженный в свои мысли, — да и когда я на днях с ним разговаривал, он спросил меня о ней.

При воспоминании о расспросах короля относительно Эсфири лицо его стало мрачным, брови сдвинулись.

— Вспоминал о ней, — прибавил он тише.

Левко начал ходить по комнате с беспокойным видом.

— Я этому не верю, — произнес он, — но надо будет узнать правду; завтра же поеду. Девушка не умеет лгать.

— Ну, а если б во всех этих слухах была хоть доля правды, — спросил его Вержинек, — как вы предполагаете поступить?

Еврей, скрестив руки на груди, остановился молча перед ним.

— Если б это было правдой? — повторил он взволнованно и вдруг замолчал.

Видно было, что в нем происходит какая-то внутренняя борьба: лицо попеременно то краснело, то бледнело, из груди вырывались вздохи.

Вержинек долго ждал ответа: еврей, видимо, не торопился и что-то обдумывал. Наконец, он остановился снова перед гостем.

— Трудно ответить на ваш вопрос, — начал Левко с грустной улыбкой. — Знаете ли вы, что такое вечно странствующий еврей? Помните ли вы убийства и преследования, которым еще так недавно нас всюду подвергали? Горькими слезами нам следовало бы оплакивать наш позор, если бы…

Тут он остановился и в упор посмотрел на своего собеседника.

— Я проклял бы эту девушку, — произнес Левко, — но, если она, как новая Эсфирь сможет приобрести милость короля для всего нашего народа, то не думайте, что я поколебался бы пожертвовать ею для блага своего племени! Вержинек на это ничего не ответил.

— Это было бы большим несчастием и вместе с тем большим счастьем. Эта женщина дьявольски умна; ее ум мог бы пригодиться. Она хороша, молода, король мог бы сильно к ней привязаться.

К концу речи голос Левко совсем упал, на глазах показались слезы.

— Да, женщина все может, — продолжал он, как бы разговаривая сам с собою. — Кто знает? Это было бы страшно тяжело для нас, но вы ведь слышали и читали, что мужчины отдавали свою жизнь для народа, почему же женщине не пожертвовать для него тем, что дороже жизни?

Вержинек ничего не ответил.

— Но если еще нет ничего, — воскликнул Левко, — то пусть и не будет! Я, я сам увезу ее, запру, но если это уж совершилось, я скажу ей — будь для своего народа Эсфирью, и мы простим тебе твой позор.

На следующий день они вместе отправились в Краков. Левко велел остановиться возле дома, в котором жила Эсфирь. Он не хотел ни видеться, ни советоваться с кем-либо, пока сам не переговорит с нею. С торжественным видом опекуна и судьи он вошел в комнату. Эсфирь, видевшая как он подъехал, поднялась навстречу к нему.

В ней нельзя было заметить никакого замешательства и тревоги при виде этого человека, который молча и грозно подошел к ней.

Она была одета богато и со вкусом, на лице отражались счастье и гордость. Приветствие с ее стороны было крайне холодным; она как бы догадывалась о предстоящем неприятном объяснении.

— Эсфирь! — произнес Левко каким-то деланным, не своим голосом; он знал ее еще ребенком и обыкновенно говорил с ней иначе. — Эсфирь! Я прихожу к тебе не как Левко, твой родственник и опекун, но как судья, как один из старейшин нашего рода. Скажи мне всю правду!

— Я никогда еще не унизила себя ложью, — спокойно ответила девушка, — спрашивай.

— Король… — начал Левко, пристально, глядя на нее. — Что это в городе рассказывают о тебе и о нем? Может ли это быть?

— Что рассказывают? — переспросила холодно девушка.

— Тебя называют его любовницей…

Он взглянул на нее пронизывающим взглядом; она не опустила глаз. Оба молчали, хотя, по-видимому, у девушки ответ был наготове.

— Король спас мне жизнь, — медленно произнесла она, — и он может распоряжаться этой жизнью и мной.

Из груди Левко вырвался стон.

— Так ты признаешься? — воскликнул он.

— Король полюбил меня, — говорила девушка, — а он может многое сделать для нашего народа. Я к нему почувствовала любовь и уважение.

Она опустила голову и развела руками. — Я ничего не