Будь что будет - Жан-Мишель Генассия

я решил еще немного потрепать тебе нервы. Если ты не возражаешь, отдохну несколько дней и попытаюсь перебраться в Марокко, здесь надеяться не на что, битва идет в другом месте, и, поверь, мы еще не закончили. Сможешь дать мне денег?

– Завтра заеду в банк и сниму, сколько получится.

Делейн с трудом поднялся, отдуваясь на каждом шагу, Свари свои спагетти, а? Подыхаю с голоду. Они перебрались на кухню, Даниэль поставил кипятиться воду, Делейн сел за стол, Новости для нас плохие, референдум о независимости через две недели, это будет сигнал к расправе, но хуже всего придется харки, я узнал, что де Голль решил бросить их на произвол судьбы.

– Не может быть! Их вывезут.

– Это не предусмотрено, хотя их убеждают в обратном, чтобы они не дергались, – никто за ними не приедет, ими займется ФНО.

– Но они же солдаты французской армии.

– Они дураки, которые поверили нашим обещаниям и ошиблись, их всех перережут. Подумать только, я ведь гнул официальную линию, рассказывал своим людям, что в нашей армии больше нет различий, что алжирские мусульмане такие же французы, как и все, я убеждал их детей записываться на службу… В лучшем случае несколько сотен успеют уехать в последний момент, но основная масса солдат с семьями останется здесь. С содроганием думаю, что́ их ждет, и мне стыдно, потому что все их бросят.

– Какой кошмар, я просто не верю, – сказал Даниэль.

Назавтра Даниэль позвонил отцу из кабинета, и ему пришлось пять раз перезванивать, прежде чем удалось с ним поговорить.

– Это правда, что французское правительство решило бросить харки?

– Кто тебе сказал?

– Не важно кто – так правда или нет? Что для них планируется?

– Абсолютно ничего, помочь им не получится, это технически невозможно, пусть сами разбираются со своими.

– Но они солдаты французской армии! ФНО их перережет.

– Ничего не могу поделать, это решаю не я.

– Как вы можете настолько отрекаться от себя и нарушать слово? Вы нас позорите! Вы отвратительны, вы хуже мятежников, они хотя бы сражаются за идею, а ты, твой генерал и твое правительство – подонки. Я немедленно ухожу в отставку, не хочу быть соучастником этого геноцида!

Даниэль бросил трубку, дрожа от гнева. Он выскочил из кабинета, твердо решив, что ноги его там больше не будет, но, дойдя до конца коридора, одумался: а вдруг позвонит Арлена? Нужно дождаться ее звонка.

Перед банками постоянно толклись очереди, клиенты осаждали отделения, стремясь до независимости снять вклады, но выдавали не больше тысячи франков в день на человека, кассиры без устали твердили одно и то же, Не паникуйте; когда прибудете во Францию, ваш счет останется при вас, вы ничего не потеряете.

Делейн выздоравливал медленно, каждый вечер к нему приходил полноватый мужчина лет пятидесяти с бритым черепом, чтобы сделать перевязку и укол, а заодно нашептать на ухо новости, но, сталкиваясь с Даниэлем, не говорил ему ни слова. К концу недели бок у Делейна уже не болел, рана затянулась, он собирался в Оран – встретиться с людьми, которые едут в Марокко тем же путем, что и он. В четверг вечером он собрал вещи в спортивную сумку, побрился, поблагодарил Даниэля за помощь, Без тебя я бы не справился. Увидимся в более спокойное время, береги себя. Лысый мужчина спустился с крыльца, оглядел пустынные окрестности, дал сигнал на выход, Даниэль хотел их проводить, но лысый впервые обратился к нему, А вы оставайтесь здесь. Даниэль наблюдал, как тот открывает калитку, смотрит по сторонам. Вместе с Делейном лысый повернул налево, остановился у «пежо», чтобы отпереть дверцу, наклонился – что-то мешало повернуть ключ. Делейн держался чуть позади. Внезапно из-за припаркованной машины появились двое в штатском с полицейскими повязками на рукавах и наставили на них автоматические пистолеты, в ту же секунду из соседнего сада выскочили еще четверо, обездвижили Делейна и лысого, подлетело несколько полицейских машин, и задержанных грубо сковали наручниками, Даниэль подбежал к ним, но полицейский закричал, Назад! Лысый сел в первую машину, Делейн бросил пристальный взгляд на Даниэля, Ну ты и сволочь! Его втолкнули во вторую машину. Оба автомобиля исчезли так же быстро, как и появились. Даниэль остался стоять посреди улицы, глядя им вслед, Я тут ни при чем!

Дни, предшествующие первому июля, роковому дню референдума, ознаменовали конец алжирской мечты, которая казалась вечной. Внезапно началось паническое бегство. Смельчаки, поклявшиеся умереть на месте с оружием в руках, передумали и оказались в сложнейшей ситуации. Чемоданы, набитые самым важным и необходимым, не помещались в багажник, да и на крышу тоже, свертки и коробки валялись на проезжей части вместе с бесполезной мебелью, посудой, безделушками, тюками одежды – любопытно, что все эти вещи так и остались на улице, словно эфемерный музей деколонизации, ибо воры исчезли и тоже старались спасти свою шкуру. Самые ловкие торговались за авиабилеты, готовые платить состояние, чтобы поскорее улететь, но самолеты были забиты под завязку, тысячи человек толпились в аэропорту Мезон-Бланш и покорно ждали, не объявят ли дополнительные рейсы, но рейсов не объявляли, брошенные автомобили стояли на парковке с открытыми дверцами и ключами зажигания на приборной доске. В порту Алжира дело обстояло еще хуже – там, жарясь под беспощадным июньским солнцем, собралось тысяч тридцать человек с бабушками, детьми и двумя чемоданами – всем, что у них осталось, – в сомнительных санитарных условиях, но с надеждой втиснуться на борт переполненного корабля до Марселя. Десантники обеспечивали подобие порядка и раздавали сэндвичи оголодавшей толпе. Обратный отсчет начался, их жизнь вот-вот рухнет, и никто их не спасет, и все они знали, что в день независимости лучше оказаться подальше отсюда, ибо Алжир больше не будет французским департаментом, а станет враждебной страной. Они были искренне убеждены, что от невидимого доселе врага милости ждать не придется – не будет ни братания, ни примирения, их заставят дорого заплатить за сто тридцать лет лишений, ненависти и унижения. Никто не хотел, чтобы ему перерезали горло. Время от времени откуда-то – то ли с холмов, то ли с соседней улицы – доносилась очередь из автоматического пистолета, напоминая, что удирать надо поскорее, иначе придется очень несладко. Наступил конец, остались только проигравшие. Где же они, те, кто хотел спасти нас и сделать эту страну навеки французской, но вместо этого погрузил нас в ужасающий хаос?

Мы совсем одни.

У сотрудников штаб-квартиры алжирских железных дорог было много вопросов к заместителю директора, который явился за полгода до дня независимости и занял