На доблесть и на славу - Владимир Павлович Бутенко

Утром начальник госпиталя доктор Шульц позвонил в юнкерское училище, попросил передать войсковому старшине Шаганову радостную весть. Полина Васильевна дождалась его приезда. Взволнованная встречей близких людей, остро вспомнила свое горе, гибель Степана, и тоже не сдержала слез, подумала, что все на свете переплетено: и радости, и беды, и утраты, и свидания. И с грустной улыбкой глядя на смуглое личико убаюканного младенца, похаживала с ним на руках по аллейке, вдоль кривоствольных доцветающих персиков, вспоминая свою жизнь.

С каждым месяцем, оторвавшись от родной земли, она все тягостней переносила чужбину. Будучи домоседкой, сросшись со своей хатой и двором, в котором была полновластной хозяйкой, хранительницей очага, Полина Васильевна с великим смирением, как и свекор, сносила эту обездоленность. Сначала они были уверены, что осядут на Украине, обзаведутся жильем и, переждав, вернутся в Ключевской. Война погнала дальше, в Белоруссию. Там даже успели огород посадить, отведать белых грибов. И – снова в бегство, в страхе и неведении… Эта далекая страна, Италия, ничем особо ей не понравилась. Вокруг были горы. Убогие клочки земли, способной на скудные всходы. Ни одного слова по-итальянски она не понимала. Впрочем, можно было объясняться и на пальцах. И все же день ото дня меркло в ней прежнее ощущение жизни. Ей исполнилось сорок восемь, – и как будто годы недревние, и лишь старит седина, а всем существом ощущала она груз пережитого …

Павел Тихонович один решил за всех! Заручившись обещанием Шульца, что жена пробудет в госпитале не больше недели, он потребовал, чтобы и Полина с отцом, не мешкая, перебиралась к нему.

– Война скоро кончится, – сдвинув к переносице брови, напряженно-решительный, возбужденный, чеканил новоявленный отец. – Большевики добивают Гитлера. Они уже в Австрии. С юга напирают американцы, а с востока – титовцы. Немцы деморализованы. Еще напор и – они дрогнут. Чего ждать? Всем нам необходимо срочно съехаться. Будем держаться только вместе…

Деверь же помог Полине Васильевне найти попутный грузовик до Алессо-Новочеркасска. Сломленная усталостью и бессонной ночью, она придремывала, прислонившись к кабине. Вдруг возник перед ней маленький плачущий Яша, что-то кричащий, жалующийся… Она испуганно открыла глаза, вскинулась. Сердце отстукивало чечетку. И с этой минуты до позднего вечера, пока не сходила к гадалке, сжигало ее неуемное беспокойство: сын жив или нет? Носатая черноокая тетка, то ли из терских казачек, то ли из грузинок, занесенная в Стан военным вихрем, долго раскладывала карты, священнодействовала, щурясь напротив свечи. А Полина Васильевна была готова закричать от нестерпимой муки!

– Радуйся, мать. Живой! Карта вещает. Пики мимо легли…

Успокоенной вернулась домой, сообщила свекру, что показали карты. Тихон Маркяныч, чуравшийся прежде гадалок, по-детски обрадовался. Наверное, и он постоянно горевал о доме, о правнучонке, Якове и Лидии, хотя и не говорил об этом. И, помолившись на сон грядущий, наказал снохе утром не залеживаться, а начинать сборы, чтобы через день отправиться в Вилла Сантине, к сыну…

3

Запись в дневнике Клауса фон Хорста.

«20 апреля 1945 г.

Русские рвутся в Берлин. А газеты напечатали выступление Геббельса, полное лживого оптимизма. Никакого тайного оружия у нас нет. Все резервы использованы. И в день рождения Фюрера мучительно сознавать, что танки неприятеля у предместий столицы, на Шпрее.

Величайшая война, направленная на преобразование мира и улучшение человечества, которая должна была принести арийцам безраздельное господство и бессмертие, – близка уже к завершению. Мы задыхаемся в кольце большевистско-империалистических варваров! Они, имея многократный перевес в силах, жестоко подавляют все очаги сопротивления немецких героев.

Здесь, в полуподвальном помещении на Вильгельмштрассе, соседствующем с бывшим штабом генерала Власова, где я сейчас один, у горящих свечей, отчетливо слышен несмолкающий гул канонады. Я не спал всю ночь, пил вино, но к утру почувствовал лишь жуткую усталость и отчаяние безысходности. Наверно, поэтому достал из чемодана давно позабытый дневник.

Не стану лукавить, зыбкие надежды на спасение рухнули в середине февраля, когда танковая армия Рауса потеснила сталинцев у Ландсберга и Кюстрина, а затем контрударом была смята и отброшена. И лишь оттепель, изломавшая на Одере лед, помешала русским начать тотальное наступление. Мы получили передышку и успели кое-как залатать оборону.

Только Провидение могло помочь нам в те дни, побудив англо-американцев пойти на сепаратный мир. Ведь Сталин – наш общий враг! Мы бы значительно укрепились, перебросив на Восток все свои дивизии. Но “союзники” заупрямились. И нам пришлось прибегать к восточным добровольческим формированиям, которым даже Гиммлер стал уделять больше забот, передав командование группой армий “Висла” Хейнрици. Мой шеф, генерал Кестринг, на торжественной церемонии объявил Власова главнокомандующим РОА, насчитывающей около пятидесяти тысяч бойцов. В дальнейшем в эту армию предполагалось включить также “1-ю Русскую национальную армию” Хольмстон-Смысловского, Русский корпус Штейфона и все казачьи формирования. Несмотря на привередливость генерала Петра Краснова, свихнувшегося на этнической обособленности, в хорватском Вировитице на Общеказачьем съезде фон Паннвица избрали Походным атаманом всех войск, и было решено объединиться с власовскими дивизиями. Гельмут отличается дальновидностью. Он поручил налаживать связи с РОА бывшему командиру полка Кононову. Затем его же перевел в Казачий Стан на помощь полковнику Бочарову. Вдвоем они убедили Доманова подчиниться Власову. Увы, все это делается с роковым опозданием!

Ломит в висках, излишняя взволнованность и хмель мешают мыслить. Увлекся прежними планами по созданию антисталинских русских сил, на которые все мы в Берлине делали ставку, и, к удивлению, отрезвленно вспомнил, что это наше заблуждение было одним из самых ошибочных и наивных. Фюрер предостерегал, – и оказался прав! Нельзя доверять унтерменшам! В наиболее критический момент 1-я дивизия РОА Буняченко предательски бросила фронта и удрапала в австрийские Альпы, куда стягиваются другие части власовцев. А сам генерал фактически вышел из подчинения германскому командованию, нарушив клятву. Убежден, что он заслуживает расстрела.

Все сильней грохочет на юге. Советы безудержно атакуют. Порой я забываю самого себя, живу как бы растворенным в окружающем. Нет ни сил, ни желания писать…

26 апреля. Лесной лагерь Ной-Роофен, северо-западнее Берлина.

Четыре дня назад я получил назначение. Меня вновь призвали в штаб оперативного руководства. Ввиду разделения его на две группы, одна из которых в Бертесгадене во главе с начальником оперативного отдела Винтером, а другая, руководимая Йодлем, в Крампнице, мне приказано координировать совместные действия, находиться на связи с генералами.

В казарму я прибыл вечером 22-го и был вызван Йодлем, вернувшимся из рейхсканцелярии после совещания у Фюрера. Генерал-полковник ясно и точно объяснил, каковы мои функции