Базельские колокола - Луи Арагон

АРАГОН

СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ

В ОДИННАДЦАТИ ТОМАХ

ТОМ ПЕРВЫЙ

БАЗЕЛЬСКИЕ КОЛОКОЛА

Роман

ARAGON

«LES CLOCHES DE BÂLE»

Перевод с французского

ЭЛЬЗЫ ТРИОЛЕ

Вступительная статья Б. Полевого

Собрание сочинений выпускается под общей редакцией И. Анисимова, Г. Внукова, Б. Песиса

Б.Полевой

О НАШЕМ ДРУГЕ

Как-то, военной зимой, мы с Александром Фадеевым вернулись в Москву из Ржевских лесов, где наши войска в глубоких снегах вели тяжёлые бои, вырывая у противника деревни и сёла, давно уже сожжённые и продолжавшие существовать лишь на военных картах. В первый же московский вечер Фадеев, захватив меня и военного корреспондента Петра Лидова, тоже только что прибывшего с другого фронта, повёл нас в номер московской гостиницы, где в ту пору жил его старый знакомый, французский писатель-антифашист Жан-Ришар Блок.

Мы извинились за неожиданное вторжение, извлекли из карманов шинелей дары дружбы — кусок сыру, банку консервов из сухого солдатского пайка, а запасливый Лидов добыл из подсумка аптекарский пузырёк со спиртом.

— Собственно, это я должен был бы в честь знакомства поставить на стол бутылку доброго вина, — сказал хозяин, поблёскивая своими выразительными глазами, устало-печальными и одновременно иронически-озорноватыми, и развёл руками, — но… Впрочем, я, кажется, могу угостить вас чем-то получше вина.

И он начал читать. Зазвучали удивительные стихи. И была в них какая-то особая сила, которая сразу же овладевала слушателем, пленяла, захлёстывала бурею чувств. Это была поэтическая баллада о человеке, что был сильнее смерти, это были стихи о французе, который жил и боролся за то, чтобы «завтрашний день стал песней». Это были стихи о коммунисте, который на допросах смеялся в лицо своим мучителям — палачам Франции. И заканчивалась баллада эта тем, что герой её, приведённый на расстрел, пел и упал сражённый пулей, не докончив строфы «Интернационала»: «Это есть наш последний…» Какая поэтическая сила была в этой балладе!..

Совсем незадолго до этой встречи в «Правде» был опубликован ныне знаменитый очерк Лидова «Таня», где он рассказал о подвиге московской школьницы Зои Космодемьянской. Тогда же в «Правде» была опубликована корреспонденция о героической гибели старого колхозника Матвея Кузьмина, повторившего в Великолукских лесах подвиг Ивана Сусанина. Все мы трое приехали с фронта, где героизм людей был массовым. Казалось — что может нас поразить? Но такова уж сила настоящего поэтического слова: мы слушали оцепенев.

Уголком глаза, сквозь иглисто расписанное морозом стекло я видел улицу Горького. Вдоль пустынного тротуара тянулись причудливо и странно закамуфлированные дома. Окна магазинов заслоняли мешки с песком. Свежая воронка от бомбы была ещё не заделана на мостовой. В темнеющем небе, притягивая к себе последние лучи уже зашедшего солнца, будто толстые рыбы, плавали аэростаты. Это был уголок военной Москвы — подтянутой, насторожённой, готовой каждое мгновение отразить удар. Но все мы в эту минуту были в Париже, в нацистском застенке. Мы видели этого бесстрашного человека — Габриэля Пери. Мы ярко представляли себе, как падает он, сражённый, не допев «Это есть наш последний…», и невольно договаривали за него:

…и решительный бой,

С Интернационалом воспрянет род людской!

О гибели коммуниста поэт рассказал так, что рассказ этот не повергал в бездейственную печаль, а звал бороться и победить — победить во что бы то ни стало.

Жан-Ришар Блок смолк, присел на кровать, задумался. Взволнованное лицо белело в сумраке номера, глаза требовательно спрашивали: «Ну, как?»

— Да-а, — задумчиво протянул Фадеев. — И кто же это написал?

— Стихи не подписаны. Но я узнаю Арагона.

Это был день, когда я по-настоящему узнал Арагона. Разумеется, я читал его книги и раньше. И стихи и прозу. Но это было обычное знакомство читателя с писателем. В этот же вечер я впервые почувствовал необычайную силу стиха Арагона, притягательность его всегда таких необычных образов, его редкий дар раскрывать внутренний мир человека в острейшую минуту жизни. Даже сквозь толщу перевода мы почувствовали, какая горячая кровь течёт в жилах поэта, как искренне и страстно умеет он говорить с людьми, сражаться за человека.

Фадеев давно уже был знаком с Арагоном. И не по книгам, а лично. Кажется, с того дня, когда оба они, как делегаты, заседали на Международном конгрессе писателей в Харькове в 1930 г. Он рассказал нам о его юношеских увлечениях дадаизмом, сюрреализмом и о том, как вступление в компартию открыло для поэта новый мир, открыло Арагону настоящую Францию, о чём сам он впоследствии написал так проникновенно:

…Партия вернула мне зрение и память,

Партия вернула мне чувство эпоса,

Я вижу, как скачет Жанна д’Арк и Ролланд в свой рог трубит.

Времена героев возвращаются в партизанском Веркоре…

Моя партия вернула мне цвета Франции…

Спасибо тебе, партия, за твой урок.

С тех пор всё во мне рождает песни,

Гнев и любовь, радость и страдание.

Моя партия вернула мне цвета Франции.

Говорил нам Фадеев и о том, что Арагон — давний друг Советского Союза, что он написал взволнованную поэму «Красный фронт», посвящённую пашей стране, написал книгу стихов «Ура, Урал!», в которой этот зоркий наблюдатель с горячей симпатией к советским людям — строителям социализма рассказал о своём путешествии, о социалистической земле. Творчество Арагона было Фадееву известно так досконально, что какие-то его стихи он в этот вечер даже процитировал по памяти. И всё же, когда мы вышли из холодной, затаившейся за чёрными бумажными шторами гостиницы в морозный туман улицы, который в этот вечер почудился нам маскировочной дымовой завесой, Александр Александрович, прервав какой-то разговор, вдруг сказал:

— А ведь я, братцы, до сих пор не знал Арагона до дна!

Признаюсь, слова эти до конца поймёшь, лишь когда сам познакомишься с поэтом. Разговариваешь с этим высоким, вежливым, изящным человеком, улыбка которого выражает внимание и доброжелательность, и нипочём не придёт в голову, что это тот самый Арагон, который в ранней юности воевал вместе с французской армией в первую мировую войну, что это знаменитый поэт Арагон, который вот уже четвёртое десятилетие с непоколебимой стойкостью и страстностью защищает во Франции идеи коммунизма, бесстрашный подпольщик Арагон, чьи песни пели в маки́ французские патриоты, что это — мужественный, бесстрашный, прямой Арагон, которого так люто ненавидят его идейные противники, Арагон, которого любят, которого знают, которым гордятся французские рабочие, да и пролетарские читатели всего мира.

И лирика Арагона, и его эпопея «Реальный мир», и публицистика поражают сочетанием мужества и нежности, непосредственностью восприятия, той