Тата - Валери Перрен

со всеми. Вторая натура. Пьер был неотразим, никто не мог устоять против взгляда его черных глаз и чуть насмешливой, но ни на минуту не презрительной улыбки. А я… я чувствовала усталость. Цена славы – усиливающийся, давящий страх от мысли, что тебе больше нечего сказать. О чем я расскажу в следующем фильме? Черт, как же страшно повториться!

Среди женщин, на которых не обращал внимания мой муж, одна не просто смотрела – она накинулась на Пьера. Она благоухала, была нежно-сахарной. Она жаждала и внушала желание. Он не возражал – сначала ему захотелось понять, попробовать на вкус другую женщину: несмотря на разницу в возрасте, у него, кроме меня, никого не было, ведь если есть место для кого-то другого, значит, оно есть в принципе.

Попробовав один раз, он быстро поменял все – и «десерт», и остальную жизнь. Переехал к ней. Ана проводит у них две недели в месяц и половину каникул. Вот так «сладкий пирожок» испортил мне жизнь. По прошествии времени я влилась в число женщин, считающих, что они сами себе все портят. Что любимый человек не бывает виноват. В конце концов, вечно оставаться начеку невозможно, иначе жизнь превращается в чудовищную диктатуру.

16

24 октября 2010

– Я побывала в отделе актов гражданского состояния. Помнишь Ноэль Пик? Она там работает, и я попросила ее проверить, не было ли у твоей тети сестры-близняшки. Колетт ведь родилась в 1946-м, сразу после войны, тогда детей часто разделяли, чтобы кормить меньше ртов.

Натали Гранжан сидит напротив меня. Она совсем не изменилась. Не набрала ни грамма, на лице не появилось ни одной морщинки, а дырявые джинсы и гранжевую футболку, которую предпочитала в юности, сменила на костюм из синей фланели. Высокая, рыжеволосая, белокожая, с квадратными плечами, она держит в руках блокнотик и на манер лейтенанта Коломбо лихорадочно записывает свои соображения, не задавая ни одного вопроса. От нее, как когда-то от мамы, пахнет лаком «Элнетт».

Когда Натали приехала в «Монж», мы обнялись, и у меня закружилась голова. Запах напомнил, какой бывала мама перед концертами. В последний момент, перед выходом к оркестру, она опрыскивала голову лаком, и волосы затвердевали, становились похожи на нейлоновые нити. Я любила их трогать. Мама говорила: «Перестань, Аньес, ты испортишь прическу». Стоило ей уйти со скрипкой на сцену, как я хватала баллон и начинала поливать себя прямо поверх бантов. Мои волосы всегда были спутаны, хотя мама расчесывала их по утрам и вечерам под мои жалобные вопли. Когда я отправлялась к тете, мама грозилась, что в следующий раз обрежет их под корень, если вернусь «с подобным безобразием». Я приходила в ужас – не хотела быть похожей на мальчика. Потом она обращалась к тете: «Пожалуйста, Колетт, пусть моет голову специальным шампунем раз в три дня».

Натали переворачивает несколько страничек блокнота и читает вслух:

– Колетт Септамбр, родилась 7 февраля 1946 года. Жан Септамбр родился 7 марта 1950 года. Ни намека на близнецов.

Вместо ответа бросаю:

– Ты украла у меня возлюбленного.

Она не понимает.

– Жака Добеля. Вы с ним однажды целовались в бассейне у меня за спиной.

Натали задумывается – и вспоминает, это ясно по глазам. Она в красном раздельном купальнике, он в темно-синих, с тремя зелеными полосками на боку плавках. У нее тело скульптурной красоты и молочно-белая кожа, она выше ростом, у него кожа золотистая и лоснящаяся, как корочка пирожного шу. Они в тени, за зданием, где продают конфеты и мороженое. Малиновое содержимое рожка попало на штукатурку стены, капнуло на пол и растеклось лужицей крови. Натали жарко краснеет.

– Срок давности истек, – сипло произносит она.

– К предательству неприменимо.

– Ты шутишь, Аньес?

– …

– Мы говорим о кузене Эрве, пижоне с мотоциклом?

– Да.

– Сколько нам было лет?

– Тринадцать. Возраст поцелуев. Лето 1985-го. Я думала, что помру с горя, когда увидела вас.

– …

– Ты знала, что мы вместе?

– Да, – не моргнув глазом признается Натали.

– В тот вечер я вернулась домой «в кусках», в слезах, и тетя впервые поговорила со мной по-настоящему. Так что спасибо.

Она захлопывает блокнот, ей неловко, но сцены можно не опасаться.

– Из этой истории получился мой первый сценарий, – продолжаю я. – Трое подростков в бассейне, красивый мальчик, красивая девочка и тень – девчонка-проволочка. Место действия Л’Иль Адам[15]. Может, поедим? Я проголодалась.

Я поднимаюсь, не ожидая ответа, и нахожу особу, отвечающую за номера и заказ еды до открытия ресторана. Молодая тощая женщина с длинной косой до пояса выглядит неприветливо и впадает в панику при каждой просьбе, как будто человек, заказавший чай или бокал вина, проявил безудержную эксцентричность.

Натали так и сидит в крошечной гостиной при холле отеля, напоминая фарфоровую куклу на краешке дивана.

– Мне очень нравится твой первый фильм, – сообщает она.

– Давняя история.

– Насколько давняя?

– С премьеры прошло четыре года.

– Готовишься к следующему?

– Нет. Кто, по-твоему, похоронен в могиле моей тети?

– Чтобы это узнать, придется поискать в прошлом.

– В чьем именно?

– Твоей тети.

– Хорошо бы, но я пока не могу попасть в ее последнее жилище.

– Почему?

– Будет расследование. Вход запрещен.

Натали что-то записывает в блокнот.

– Ты замужем?

– Живу с подругой.

– Черт, значит, кому-то просто не повезло!

Мы хохочем.

– Вот о чем я подумала: ты работаешь в газете, может, сумеешь найти объявление о смерти Колетт? Трехлетней давности.

– Конечно, сделаю. Хочешь, чтобы я написала статью о «двойной кончине»?

– Хорошая мысль… Статья может развязать языки… Или нет. Увидим.

На следующий день материал Натали появился на сайте Parisien. Иллюстрированные журналы вроде Détective приукрасили его, добавив историю о краже тела.

Тетя, такая застенчивая, говорившая очень тихо, чтобы никому не помешать, всегда бесшумно придвигавшая к себе стул, тетя, такая деликатная, что как будто двигалась беззвучно, вознегодовала бы. Во всяком случае, мне так кажется. Но Колетт должна была знать, что ее вторая смерть не пройдет незамеченной, хотя исповедовала принцип: «Что происходит в Гёньоне, остается в Гёньоне…» «За исключением нескольких игроков, никто нас не знает», – часто повторяла она. Не исключено, что тетя планировала умереть много позже.

Стоило некоторым журналистам выяснить, что «женщина, почившая три года назад, была родственницей Пьера и Аньес Дюген, знаменитых актера и режиссера», в таблоиде, в рубрике «Скандалы, интриги, курьезы» напечатали нашу древнюю фотографию в качестве иллюстрации к трем предложениям: «Они узнали, что покойный член их семьи… не умирал. Кого спрятали в захоронении? Причина для испуга и основа нового сценария».