Цитадель - Арчибальд Джозеф Кронин

Машина еще держала его, но движения уже были менее автоматичны, чем раньше. Слабое мерцание, неверный луч света начинал проникать в темную путаницу его чувств. Он понимал, что стоит на краю какого-то крутого, глубокого обрыва. Знал, что, раз сорвавшись в эту пропасть, уже из нее не выберется.

Он отпер гараж и выкатил автомобиль. От этого усилия у него даже вспотели ладони.

Прежде всего нужно было ехать в больницу Виктории. Он договорился с доктором Тарэгудом, что тот осмотрит сегодня Мэри Боленд. И этого пропустить никак не хотел. Он медленно поехал в больницу. В автомобиле он чувствовал себя лучше, чем во время ходьбы пешком. Он так привык к нему, что правил уже автоматически.

Он доехал до больницы и пошел наверх в палату. Кивнув сестре, подошел к кровати Мэри, взяв по дороге ее температурный листок. Затем сел на край постели, покрытой красным одеялом, охватив взглядом все сразу – и ее радостную улыбку, и большой букет роз подле кровати, – в то же время просматривая листок. Температура Мэри ему не понравилась.

– Доброе утро, – сказала Мэри, – Правда, красивые цветы? Их вчера принесла Кристин.

Он посмотрел на нее. Щеки ее уже не пылали румянцем, но она немного похудела за эти дни в больнице.

– Да, красивые. Как вы себя чувствуете, Мэри?

– О, хорошо. – Глаза ее сначала опустились, затем снова поднялись на него, полные теплого доверия. – Во всяком случае я знаю, что теперь буду недолго хворать. Вы меня живо вылечите.

Вера, звучащая в этих словах, а больше всего – сиявшая во взгляде Мэри, острой болью отозвалась в сердце Эндрю. Он подумал: если и здесь случится беда, это будет для него окончательным ударом.

В эту минуту доктор Тарэгуд пришел делать обход палаты. Войдя и увидав Эндрю, он сразу направился к нему.

– Доброе утро, Мэнсон, – сказал он приветливо. – Но что это с вами? Вы больны?

Эндрю встал:

– Я вполне здоров, благодарю вас.

Доктор Тарэгуд посмотрел на него как-то странно, потом повернулся к постели:

– Очень хорошо, что вы хотите вместе со мной осмотреть больную. Дайте ширму, сестра.

Они минут десять выслушивали Мэри, затем Тарэгуд прошел к нише дальнего окна, где они могли поговорить, не будучи услышанными.

– Итак? – начал он.

Эндрю, как в тумане, услышал собственный голос:

– Не знаю, какого вы мнения, доктор Тарэгуд, но мне кажется, что течение болезни не совсем удовлетворительно.

– Да, есть две-три вещи, которые… – Тарэгуд подергал узкую бородку.

– Мне показалось, что имеется небольшое расширение.

– О, этого я не думаю, Мэнсон.

– Температура очень неустойчива.

– Гм… пожалуй.

– Извините мое вмешательство… Я прекрасно помню о разнице наших положений, но эта больная мне очень дорога. Не найдете ли вы возможным при данных обстоятельствах применить пневмоторакс? Помните, я очень настаивал на этом, когда Мэри… когда больная поступила к вам.

Тарэгуд покосился на Мэнсона. Лицо его изменилось, собралось в упрямые складки.

– Нет, Мэнсон, я не вижу в данном случае необходимости в пневмотораксе. Тогда не находил – и теперь не нахожу.

Последовала пауза. Эндрю не мог больше произнести ни одного слова. Он знал Тарэгуда, его своенравие и упрямство. Он чувствовал такое физическое и душевное изнеможение, что не в силах был затевать спор, явно бесполезный. Он слушал с неподвижным лицом, как Тарэгуд важно излагал свое мнение о болезни Мэри. Когда тот закончил и стал обходить остальных больных, Эндрю вернулся к Мэри, сказал ей, что завтра придет опять навестить ее, и ушел из палаты. Прежде чем уехать из больницы, он попросил швейцара позвонить к нему домой и передать, что не приедет к ланчу.

Было около часа. Эндрю, по-прежнему расстроенный, погруженный в мучительный самоанализ, почувствовал слабость от голода. Неподалеку от Баттерси-Бридж он остановился перед маленькой дешевой чайной. Здесь заказал кофе и горячие гренки с маслом, но смог только выпить кофе, кусок не шел ему в горло. Он видел, что официантка с любопытством смотрит на него.

– А что, разве гренки нехороши? – спросила она. – Я переменю тогда.

Эндрю отрицательно покачал головой. Спросил счет. Пока девушка писала его, он поймал себя на том, что бессмысленно считает блестящие черные пуговицы на ее платье. Когда-то давно, в классе блэнеллийской школы, он вот точно так же не мог оторвать глаз от трех перламутровых пуговок. За окном, над Темзой, навис гнетущей тяжестью желтый туман огней. Как во сне, Эндрю вспомнил, что сегодня ему надо быть в двух местах на Уэлбек-стрит. Он медленно поехал туда.

Шарп злилась, как всегда, когда он просил ее прийти в субботу. Но даже она осведомилась, не болен ли он. Затем, смягчив голос, так как Фредди пользовался у нее особым уважением, сообщила, что доктор Хэмптон звонил ему сегодня утром два раза.

Она вышла из кабинета, а Эндрю продолжал сидеть за столом, глядя в одну точку перед собой. Первый пациент явился к половине третьего. Это был больной с пороком сердца, молодой клерк из Департамента горной промышленности, которого направил к нему Джилл и который действительно страдал от болезни сердечных клапанов. Эндрю посвятил ему много времени и внимания, задержал молодого человека, тщательно и подробно объясняя, как ему следует лечиться. Под конец, когда тот полез в карман за своим тощим бумажником, он поспешно сказал:

– Нет, пожалуйста, не платите сейчас, подождите, пока я не пошлю вам счет.

Сознание, что никогда он этого счета не пошлет, что он утратил жажду денег и снова способен презирать их, принесло ему странное утешение.

Потом вошла вторая посетительница, женщина лет сорока пяти, мисс Басден, одна из его самых верных поклонниц. У Эндрю при виде этой женщины упало сердце. Богатая, себялюбивая, склонная к ипохондрии, она представляла собой более молодую и более эгоистичную копию той миссис Реберн, которую он когда-то вместе с Хэмптоном навестил в лечебнице Иды Шеррингтон.

Он устало слушал, подперев лоб рукой, как она, улыбаясь, подробно излагала все, что происходило в ее организме за те несколько дней, которые прошли со времени ее последнего визита к нему.

Неожиданно он поднял голову:

– Зачем вы ко мне ходите, мисс Басден?

Она оборвала начатую фразу, верхняя часть ее лица еще хранила довольное выражение, но рот медленно раскрылся.

– Да, знаю, это я виноват, – продолжал Эндрю, – я велел вам прийти. Но вы, собственно, ничем не больны.

– Доктор Мэнсон!.. – ахнула она, не веря ушам.

Это была правда. Он с жестокой проницательностью объяснял все симптомы болезни лишь ее богатством. Она никогда в своей жизни не работала, тело у нее было нежное, раскормленное, пресыщенное.