Цитадель - Арчибальд Джозеф Кронин

опустился на обитую кожей каминную решетку. Он смотрел, как безумный, на папоротник в желто-зеленом горшке, стоявшем на пустой каминной полке. Он чувствовал себя больным, разбитым, близким к полному изнеможению. Он не мог забыть, как Гарри Видлер сам, без чьей-либо помощи, подошел к столу. «Когда все это закончится, я сразу поправлюсь». А потом, десять минут спустя, он лежал, как мешок, на носилках, искалеченный, убитый рукой мясника. Эндрю заскрежетал зубами, закрыл лицо рукой.

– Конечно, – Айвори разглядывал кончик своей сигареты, – он умер не на столе. Я закончил операцию раньше, так что все в порядке. Вскрывать не понадобится.

Эндрю поднял голову. Он дрожал, он злился на себя за слабость, проявленную им в этом ужасном положении, которое Айвори переносил так хладнокровно.

Он сказал с чувством, похожим на бешенство:

– Замолчите, вы, ради бога! Вы знаете, что это вы его убили. Вы не хирург. Вы никогда не были и не будете хирургом. Вы самый скверный мясник, какого я когда-либо видел в своей жизни.

Пауза. Айвори бросил на Эндрю жесткий и непонятный взгляд:

– Я бы не советовал вам разговаривать со мной таким тоном, Мэнсон.

– Да, я знаю… – мучительное истерическое рыдание вырвалось у Эндрю, – я знаю, что вам это не нравится. Но это правда. Все те операции, которые я вам до сих пор передавал, были детской игрой. А эта… Это первый серьезный случай. И вы… О боже! Мне следовало знать… Я виноват не меньше вас.

– Возьмите себя в руки, вы, истерический болван! Вас могут услышать.

– Так что же? – Новый приступ бессильного гнева охватил Эндрю. Он сказал, задыхаясь: – Вы знаете так же хорошо, как и я, что это правда. Вы копались столько времени и так неумело… Это почти убийство.

Одно мгновение казалось, что Айвори свалит его на землю ударом. При его силе и тяжеловесности он, хотя и был старше Эндрю, мог бы легко это сделать. Но он с большим трудом овладел собой. Ничего не сказал, просто повернулся и вышел из кабинета. На его холодном и суровом лице было неприятное выражение, говорившее о ледяной, непрощающей злобе.

Эндрю не помнил, сколько времени просидел, прижавшись лбом к холодному мрамору камина. Но в конце концов встал, смутно сознавая, что его ждут больные. Страшная неожиданность случившегося ударила в него с разрушительной силой бомбы. Ему казалось, что и он тоже выпотрошен и пуст. Но он автоматически двигался, шел, как тяжело раненный солдат, побуждаемый механической привычкой, идет выполнять то, что от него требуется.

В таком состоянии он кое-как умудрился объехать своих больных. Потом, с свинцовой тяжестью в душе, с головной болью, воротился домой. Было уже поздно, около семи часов. Он пришел как раз вовремя, чтобы начать вечерний прием.

Парадная приемная была полна, амбулатория набита до самых дверей. Через силу, словно умирающий, занялся он этими людьми, пришедшими сюда, несмотря на чудный летний вечер. Больше всего было тут женщин, главным образом служащих «Лорье», людей, ходивших к нему неделями, людей, которых ободряла его улыбка, его такт, его советы держаться того или иного лекарства. «Все то же, – подумал он тупо, – все та же старая игра!»

Он опустился на свою вертящуюся табуретку и с похожим на маску лицом начал обычный вечерний ритуал.

– Ну, как вы себя чувствуете? Да, я нахожу, что выглядите вы уже чуточку лучше. Да. И пульс гораздо лучше. Лекарство вам помогает. Надеюсь, оно вам не слишком надоело, моя дорогая!

Из амбулатории – к стоящей наготове Кристин, передать ей пустую склянку, потом по коридору в кабинет, здесь нанизывать те же самые вопросы, выражать напускное сочувствие, говорить банальные фразы. Затем – опять по коридору, взять у Кристин налитую бутылочку. Назад в амбулаторию. Верчение в заколдованном круге, на которое он сам себя обрек.

Вечер был душным. Эндрю страдал ужасно, но продолжал работу, то мучаясь, то впадая в мертвое бесчувствие. Продолжал, потому что не мог остановиться. Шагая из кабинета в амбулаторию и обратно, он в оцепенении спрашивал себя: «Куда я иду? Куда я иду, Господи?»

Наконец, позднее обычного, без четверти десять, прием закончился. Он запер входную дверь амбулатории, прошел в кабинет, где, по заведенному обычаю, его ожидала Кристин, готовясь сверить с ним списки, помочь ему записать все в книгу и подсчитать.

В первый раз за много недель он посмотрел на нее внимательно, пристально взглянул ей в лицо, когда она с опущенными глазами просматривала список, который держала в руке. Перемена в ней потрясла его, несмотря на то онемение души, в котором он находился. Лицо у нее было застывшее, сосредоточенное, углы рта опустились. Она не глядела на него, но он угадывал смертельную грусть в этих глазах.

Сидя за столом перед толстой счетной книгой, он ощущал ужасную тяжесть в груди. Но его тело, непроницаемая внешняя оболочка, не давало смятению души пробиться наружу. Прежде чем он успел что-нибудь сказать, Кристин начала читать вслух список.

Дальше, дальше. Он делал отметки в книге, крестик означал визит, кружок – прием на дому. Он подводил итоги своей неправедной жизни.

Когда он закончил, Кристин спросила тоном, в котором он только сейчас почуял судорожную насмешку:

– Ну, сколько сегодня?

Он не ответил, не мог ответить. Кристин вышла. Он слышал, как она шла наверх, к себе в комнату, слышал тихий стук двери, которая закрылась за ней. Он остался наедине со своей пораженной ужасом, растерянной душой. «Куда я иду? Куда я иду, о господи?» Вдруг взгляд его упал на старый кисет, полный денег, раздутый от выручки сегодняшнего дня. Новый истерический порыв овладел им. Он схватил мешок и швырнул его в угол. Мешок упал с глухим стуком.

Эндрю вскочил с места. Что-то душило его, он не мог вздохнуть. Из кабинета он выбежал во дворик позади дома – маленький колодец мрака под звездным небом. Здесь бессильно прислонился к каменной стене, дергаясь всем телом, как человек в приступе рвоты.

XVI

Всю ночь он беспокойно метался в постели и уснул только в шесть часов. Встал поздно, сошел вниз в десятом часу, бледный, с опухшими веками. Кристин уже позавтракала и ушла из дому. В другое время его бы это не огорчило. Сегодня же он с острой болью почувствовал, какими чужими они стали друг другу.

Когда миссис Беннет принесла ему хорошо поджаренный бекон с яйцами, он не смог проглотить ни кусочка, в горле был спазм. Он выпил чашку кофе, потом под влиянием внезапного побуждения смешал виски с содовой и выпил. Надо было приступать к