Господин Гексоген - Александр Андреевич Проханов

зелеными чертополохами собора, заглядывающими в окно, была лишь малой, выходящей на поверхность частью подземного царства, проточившего под Москвой множество туннелей и коридоров, подземных ходов и штолен, соединяющих Фонд с центрами власти. Если сесть в незаметный лифт, спрятанный в глубине коридора, поместиться в хрустальную капсулу, бесшумно летящую вниз, то окажешься вдруг на подземном перроне, откуда маленькие голубые вагоны с молчаливыми, в военной форме, вожатыми помчат в подземных туннелях, не сливаясь с поездами метро, минуя мрамор, огни, суматошные толпы, причаливая к безымянным подземным станциям. Бесшумные лифты вознесут тебя ввысь, и ты окажешься в кремлевском кабинете, с малахитом и мрамором, с президентским трехцветным штандартом, где в кресле, под золоченым орлом, страдая одышкой, малиновый и пятнистый, с остекленелым взглядом умирающего осьминога, сидит Президент. Он смотрит на пустую бумажку с водяным гербом государства, которую положил перед ним тихий улыбчивый царедворец. Или выйдешь из лифта и шагнешь в алтарь огромного, изукрашенного настенными росписями храма, с гудящей многоликой толпой, ожидающей выхода Святейшего. Патриарх, облаченный в золотые одежды, смотрит в зеркало на солнечное свое отражение, расчесывает седые мягкие пряди, обрызгивает их французскими благовониями. Он медленно подымает перед зеркалом золоченый рукав, легким рокотом пробует голос, готовя его для возглашений. Репетируя выход, пухлой рукой крестит стекло. Или, минуя охрану, окажешься в кабинете военного министра, где стоит огромный глобус, бюст Петра, висит карта театров военных действий, и старый министр дрожащей рукой принимает таблетки, а заботливый порученец-полковник несет ему серебряный подстаканник со стаканом горячего чая, делая запрещающий жест толпящимся в приемной генералам с красными лампасами.

Белосельцеву казалось, что Фонд бесчисленными щупальцами, проникая под землей, оплетает банки и министерства, секретные КБ и исследовательские научные центры. Он капиллярными сосудами соединен с известными писателями, депутатами, удачливыми дельцами, послами великих держав. Сквозь тончайшие электроды, сквозь хрупкие, как паутина, волокна в каждого вбрызгивается неслышный сигнал управления. И возникают бури на финансовом рынке, взрывается скандалами парламент, затеваются громкие судебные процессы, находят в своем кабинете застрелившегося политика, подымается и летит на Кавказ воздушная армия, превращая цветущее ущелье Дагестана в дымную земную трещину.

Москва, со своими церквами, дворцами, проспектами, с высотными зданиями и кольцевыми дорогами, имеет подземное отражение. Она опрокинута вниз остриями и шпилями. Смотрит на себя окаменелым подземным взглядом в зеркало преисподней.

Белосельцеву казалось, что и к нему из Фонда запущен тончайший световод, позволяющий наблюдать за ним всякую секунду. Читать его мысли. Навевать фантазии и образы. Направлять его волю и чувства. Вот и теперь, когда он лежит на диване, смотрит на коллекцию бабочек, на черно-зеленых ураний, пойманных на берегу никарагуанской Рио-Коко, кто-то, улыбаясь, следит за его безумной фантазией. Посылает ему по капилляру крохотный пузырек информации. Капельку сладкого яда.

Зазвонил телефон. Не стоило сомневаться в том, что это звонил Гречишников и что в первых словах он упомянет о бабочках.

– Особенно хороши урании из Центральной Америки, когда на них падает неяркий свет московского утра, зажигает на черно-бархатных крыльях изумрудные лампасы. И тогда мы, утомленные ловцы ангелов, вспоминаем соленый океанский прилив, сочный душистый ветер, подхватывающий бабочек, несущий их, как маленькие фрегаты, в туманную голубизну. – Гречишников засмеялся, зная, какое впечатление произведут на Белосельцева его слова. И лишь натешась, погасил сладкий смешок. Сухо, озабоченно произнес: – Представляю, как ты устал… Как хочется растянуться и подремать на родном диване… Но есть неотложное дело… Приезжай немедленно в Фонд… Дело, не терпящее отлагательств. – С этими строгими, похожими на приказ словами Гречишников оборвал разговор.

Разумеется, он никуда не поедет. Не подчинится приказу малопонятного, несимпатичного человека, возомнившего себя начальником Белосельцева. Он останется лежать на диване, вслушиваясь в звенящие столкновения металлических блестящих частиц, похожих на пыльцу африканских бабочек. Забудет обо всем случившемся, уедет на дачу, где станет рассаживать разросшиеся душистые флоксы, подкапывать совком мозолистые клубни георгинов, чешуйчатые луковицы отцветших тюльпанов. Вечерами будет выходить на открытый бугор и смотреть, как начинают золотиться в вечернем солнце иконостасы осенних лесов и влажная малиновая заря медленно гаснет за острыми черными елями. Или отправится в Сергиев Посад, где чудесная, с золотой короной, голубыми куполами, святая лавра, и каменный древний собор, и в суровом бархатном сумраке серебряная рака Преподобного, к которой он прижмется лбом и шепчущими губами будет вымаливать прощение за совершенные грехи, ожидая ответного тепла благодати, отчего вдруг из глаз польются жаркие слезы. Или соберет нехитрые пожитки, сядет на вечерний псковский поезд, и наутро – солнечный разлив Великой, хмурый каменный кремль, стена с лопухами, где когда-то находился черный влажный раскоп археологов с остатками гнилых мостовых, горелых истлевших срубов, и девушка с зелеными глазами, его милая Аня, подымется навстречу, держа в руках голубой изразец.

Он знал, что не сядет на псковский поезд, не прижмется лбом к серебряной раке, не опустится у заросшей клумбы перед влажными купами флоксов. А встанет и отправится в Фонд. Ибо он, разведчик, выполнял боевое задание, самое сложное и опасное в его жизни. Он должен был разведать подземный город, запутанный лабиринт преисподней. Обнаружить потаенный центр, откуда невидимой властной волей осуществлялся Проект Суахили.

Гречишников встретил его прямо на улице, у брусчатки, у цоколя Василия Блаженного. Он выглядел озабоченным, тревожно смотрел по сторонам – на Лобное место, на Спасские ворота, на мерцающее пространство Красной площади, словно ждал кого-то. Белосельцев рассеянно всматривался в отдаленную нежно-розовую стену Кремля с остроконечными синими елями, сквозь которые различались надгробные памятники вождям и героям, вмурованные в стены погребальные плиты. Левее Мавзолея, на узкой четырехгранной колонне, угадывался бюст Сталина с красной капелькой живых цветов. И вдруг – безумная волнующая мысль. Сталин не зарыт в землю, не превратился в прах, а лишь помещен в подземный, сокрытый от глаз мавзолей. Он лежит под стеклом в саркофаге. В таинственный склеп ведет потайной ход из помещения Фонда, и при желании туда можно проникнуть.

В знакомом кабинете был накрыт стол на шесть персон. Нарядно мерцал фарфор, вспыхивал промытый хрусталь, в толстых стеклянных подсвечниках горели свечи. В дверях появлялся и исчезал служитель в белых перчатках, молчаливо вопрошая, не пора ли подавать кушанья.

– Я очень на тебя рассчитываю, Виктор Андреевич, хотя понимаю, силы твои на исходе. – Гречишников заглядывал в глаза Белосельцева заискивающе, почти умоляюще, словно угадывал его недавние борения, желание уйти и исчезнуть. – С твоей помощью мы блестяще завершили два этапа проекта. Провели две операции – «Прокурор» и «Премьер». Их реализация была безукоризненной. Создавались бреши в обороне противника, и прежде чем они успевали сомкнуться, мы проводили сквозь них