Русский остаток - Людмила Николаевна Разумовская

с детства он много чего слышал от нее об этом периоде и даже читал. А вот с большевиками у него были свои, личные счеты (за Александра Васильевича в первую очередь), они были ему столь ненавистны, что, и готовясь к экзаменам, он умудрился их «не заметить».

Блат пригодился. Алексею (ради мамы) поставили «четыре». Так он стал полноправным студентом исторического факультета прославленного Санкт-Петербургского университета, который оканчивали в свое время Галина и Юра.

4

За короткое время Татьянин грек воскресил вымиравшее русское село Святой Крест, переименованное в советское время в Красную Звезду. Бригада таджиков, построившая им дом, прижилась в тверской глуши, почувствовав строительный размах грека и необычайные финансовые перспективы. Одни уже перевезли в русскую глухомань свои семьи, другие сходились с одинокими нестарыми русскими бабами, уже через год начавшими как по заказу рожать крепеньких смугловатых мальчишек с черными глазками и темными длинными ресницами. Деревня, много лет не слыхавшая детских голосов, огласилась сладкими младенческими воплями грудничков.

Одновременно со строительством дома православный грек начал восстанавливать храм, порушенный в годы безбожных пятилеток и с начала тридцатых годов, обезглавленный и поруганный, тщетно ожидавший опамятования потомков безумных своих разрушителей. С опамятованием было сложно.

Храм отстраивали те же таджики, позже к ним присоединились несколько молдаван и невесть откуда взявшиеся два русских бомжа. Местные мужики (в количестве четырех), в далеком прошлом – трактористы-комбайнеры, а ныне – лица без определенного рода занятий, участия в работах не принимали и целыми днями, удобно устроившись на пленере вблизи ведущихся строительных работ и цедя подозрительно дешевую водку (унесшую на тот свет полсела), судили и рядили о «понаехавших на русскую землю чурках» и осуждали беспринципных бомжей, «продавшихся в рабство греку».

На предложение Ионоса включиться за плату в богоугодное дело мужики гордо отказались, заявив, что «с чурками» работать не желают и вообще «корячиться на чужого дядю им пофиг». Не для того, мол, в революцию побили панов, чтобы снова на них ишачить. А что касается церкви, так жили они без попов столько лет – и ничего, небо на них не рухнуло и огонь с неба не сошел, еще столько же проживут!

Православный грек, повидавший благодаря русской жене Оптину пустынь, Дивеево и Соловки, только недоуменно пожимал плечами, не в силах постичь загадочную русскую душу, одинаково способную и на великую святость, и на такую же великую гнусь. Татьяна, как могла, пыталась объяснять мужу про порчу национального характера и генетическое вырождение в экстремальном двадцатом веке, но их английского явно не хватало, чтобы объяснить тот глобальный проект, в результате которого русский мужик – богомолец и богостроитель – превратился в богоотступника и хулителя всех святынь.

Из русского населения кроме двух бомжей принимали участие в восстановлении храма только одинокие пожилые бабы. Бывшие комсомолки поневоле, сбитые с толку революционными своими вождями, поубивавшие в утробах по десятку детей, битые-перебитые пьяницами-мужьями, брошенные, в свою очередь, рожденными своими сынками-доченьками, изработавшиеся, корявые, полунищие, худые, вспоминали они теперь своего распятого Бога, и малой своей вдовьей лептой – купленным ли на скудную пенсию кирпичиком, пожертвованной ли для строителей картошечкой с хлебцем, привычной ли тягловой черной работой – покаянно несли к Его Кресту свои вольные и невольные грехи, не ожидая милости, но смиренно надеясь на снисхождение.

Приведя в относительно божеский вид храм, пригласили батюшку на служение. Отец Петр, хрупкий, белобрысый очкарик, только что окончивший семинарию, прибыл на первый в своей жизни приход с молодой женой-регентшей матушкой Таисией (такой же белобрысой и очкастой, как батюшка) и годовалым ребенком. Сельчане выделили поповской семье бесхозный дом-развалюху, а грек дал денег на ремонт. Двое таджиков за месяц привели развалюху в жилое помещение. Сердобольные прихожанки принесли батюшке мешок картошки да с десяток цыплят на разживу, и поповская семья принялась духовно окормлять давно позабывших Бога то ли святокрестцев, то ли краснозвездцев. Впрочем, на первом же приходском собрании новообращенных православных отец Петр внес предложение ходатайствовать перед властями о возвращении селу его старого, дореволюционного названия. Бабки-прихожанки дружно поддержали идею, тем паче что храм освятили в честь Воздвижения Святого Животворящего Креста Господня и он стал называться Крестовоздвиженским.

К молодой попадье старые бабки с особым умилением обращались «матушка», и это давно забытое обращение почему-то всех радовало и ласкало слух, как будто в лице юных батюшки Петра и матушки Таисии сельчане и впрямь обрели общих для всех Отца и Мать.

На освящение храма собралось все население. Даже четверо оставшихся на все село мужиков и те, хоть и пришли подвыпившие постоять на паперть для интереса, все же привели себя в некое человеческое подобие, относительно почистившись, а кое-кто и побрившись.

После службы батюшка произнес краткую проповедь о необходимости духовного возрождения народа, если народ этот еще хочет иметь какую-то историческую перспективу не просто выживания, но жизни! Он напомнил прихожанам о грехе пьянства и абортов – этих двух смертных грехов русских людей – и о том, что эти смертные грехи требуют сугубого покаяния. Бабы, поголовно виноватые в том самом смертном грехе, слушали молодого попа, утирая слезы. Бомжи молчали, молдаване сосредоточенно мяли в руках шапки, четверо местных русских понимающе, с ухмылками переглядывались – знаем, мол, эти сказки, нас на мякине не проведешь, – таджики дружно манкировали.

Вскоре новорожденных таджичат русские бабки и матери понесли крестить. Не всем таджикам-отцам это понравилось, постепенно они начали исчезать. Что ж делать? Своего мужика не удержишь, а тут – чужое племя, незнакомое, ни загсов, ни штампов, ни документов, одно чудо темноглазое в люльке. И ладно, русским бабам не привыкать подымать деток одним. Да и детки все как на подбор, как орешки, крепенькие – одна радость мамкам. А что без отцов… так где ж их взять? Слава Богу, своя кровинушка теперь в доме, свет в оконце.

Озадаченный исчезновением рабочей силы, грек Ионас снова предложил четверым русским работу и зарплату. Работа знакомая: пахать, сеять, убирать. Покочевряжившись, мужики согласились. Но тут началось: один запил, другой прогулял, третий провалял ваньку. Грек наложил штрафы. Мужики обиделись и объявили забастовку. На следующий день их уволили. Теперь на каждом углу, приняв на душу сколько полагается, мужики от всей души костерили местного «олигарха», призывая на его греческую голову все египетские казни.

В эти критические дни в селе вдруг объявились китайцы. Откуда они взялись – никто не знал. Русские мужики говорили: аж из самой, мол, Сибири. Грек распорядился всех немедленно принять на работу. Китайцы привычно работали от зари до зари, и их моментально разобрали по домам.

Через положенное время русские бабы стали