Русский остаток - Людмила Николаевна Разумовская

Странно, но одной своей, русской, половиной души Владимир Ильич уже успел прикипеть к городскому поселению Святой Крест, его мэру Ионосу и его многонациональному населению. Он немного подумал и, учитывая семейные нестроения, решил окончательно переехать в Тверскую губернию, построив на своих гектарах (то, что, в свое время, не удалось в семнадцатом веке патриарху Никону) Новый Иерусалим.

Узнав о таких безумствах отца и мужа, семейство Владимира Ильича не только не поддержало его странные планы, но однозначно вынесло порицание и объявило бойкот. Владимир Ильич не остановился перед трудностями и подал на развод. Получив вожделенную свободу в обмен на всю имеющуюся у него наличность (исключая тех заначек, которые он решил вложить теперь в Новый Иерусалим), Владимир Ильич прибыл на свои тверские земли полноправным русским помещиком, как родной встреченный местными вкладчиками банка.

Глядя на шумную детскую поросль, Владимир Ильич все чаще грустил об одинокой своей, холостой теперь жизни, пока как-то раз на общегородской дискотеке в честь мусульманского праздника Рамадан не познакомился с местной красавицей Марусей, страдавшей от безнадежно исчезнувшего временного таджикского мужа. Пригласив ее на традиционный еврейский танец «семь сорок», он сделал ей серьезное предложение, обещая одновременно усыновить и таджикского ее сынка впридачу.

Ошеломленная Маруся бросилась к батюшке.

– Хочет ли Владимир Ильич принять святое крещение? – осторожно спросил отец Петр у красной от смущения Маруси.

Та отрицательно покачала головой. Отец Петр молча пожевал молодую бородку и радостно произнес:

– Неверующий муж спасается верующей женой! Так говорят святые отцы. Бог тебя благословит, Маруся, выходи, не смущайся.

– Батюшка! – залилась еще больше краской счастливая Маруся. – Батюшка, а детки пойдут… как их-то?..

– Ничего, тайно окрестим, ничего… А там, глядишь, и супруг твой обратится. Для Бога ничего невозможного нет. Он может и из камней сих… – батюшка, возвысив голос, показал на сложенные в пирамидку поленья, – создать детей Авраама!

Сложенные поленья окончательно убедили красавицу Марусю принять предложение Владимира Ильича, и после окончания Петровского поста все село, включая четверых алкашей и двух остепенившихся бомжей, служивших при храме (один – звонарем, другой – алтарником), гуляло на свадьбе Маруси и Владимира Ильича.

Увы, всему хорошему приходит быстрый конец. Трудно сказать, кому мог насолить праведный грек Ионос, но в одну непрекрасную ночь его скромный коттедж (он так и не успел построить для себя и своей замечательной русской жены Татьяны, как мечтал, роскошную виллу, отдавая всего себя общественному служению на благо новой отчизны) сгорел дотла. Слава Богу, никто не пострадал. Но после сего печального случая грек почему-то сильно заскучал. Татьяна попробовала снова повозить его по русским святым местам – бесполезно. Русские святыни больше не вызывали у праведного грека ни умиления, ни восторга. Он продолжал скучать, и Татьяне ничего не оставалось делать, как увезти его в Афины. Но и в Афинах ему было неспокойно, его перестали радовать и родные греческие сногсшибательные острова, и новенькая, купленная за о-очень большие доллары яхта. Ни сестры-братья, ни дети-внуки, ни сама Татьяна не могли заглушить его тоску-печаль по столь нехорошо обошедшейся с ним новой родине. Через полгода он скончался, оставив Татьяну все еще молодой, богатой вдовой.

Богатство не радовало Татьяну, она тоже как бы потеряла окончательно смысл всего и не понимала, куда теперь приложить свои силы и свои деньги…

Надо ли говорить, что после отъезда и смерти грека городское поселение Святой Крест постепенно захирело. Исчез вдохновлявший всех на героические подвиги деторождения и домостроительства грек, и вместе с ним исчезла как лопнувший мыльный пузырь возникшая как бы из ничего жизнь. Первым подался по советам лондонских друзей поближе к нефти Владимир Ильич со своей новой женой Марусей, оставив таджикского сыночка старой Марусиной бабке и отцу Петру на христианское воспитание.

Туристические гости постепенно перестали навещать российскую Швейцарию. Бездоходная гостиница осиротела: сначала ее хотели было приспособить под так и не достроенную греком школу, но местный китаец выкупил ее под магазин и стал продавать в нем все, что производила к тому времени его бурно развивающаяся родина, – от детских отравленных игрушек до высокоточного и сверхмощного оружия (разумеется, из-под полы).

Перекатиполе строители покатились строить в другие регионы, побросав своих временных жен и детишек.

И только два оставшихся в живых местных алкаша продолжали свою усладительную песнь за все той же сомнительной бутылкой подозрительной жидкости, ведя философические беседы о тщете всего сущего и о том, что «неча лезть разным там грекам на русскую землю», мол, «еще товарищ Сталин когда сказал: кто с мечом на нас полезет, тот от меча нашего и сгорит!»

5

В Париже Юра снова поселился у брата. Наталья встретила его ласково, с гордостью показав годовалого симпатичного младенца. Он поносил сына на руках, пофотографировал, пообедал, но остаться на ночь ему не предложили, и он был вынужден уже поздно вечером вызвать такси, чтобы ехать через весь город на другой конец Парижа к родственникам, которых так некстати уже предупредил, что ночует у Натальи. Он ехал по чужой стране (никогда она не казалась ему столь чужой и даже враждебной) в ужасном настроении. В сущности, он был (таким и остался) очень неуверенным в себе человеком. Он не считал себя настоящим писателем, так, литератор, каких очень много, написал несколько полухудожественных-полудокументальных книжек, что с того! Как мужчину он ценил себя еще ниже, ну что в нем такого уж привлекательного? Разве что рост да покладистый, как он считал, характер. Этого явно не хватало, чтобы завоевать Париж или хотя бы одну парижанку. Он даже сердился на Галину, так некстати подтолкнувшую его на донжуанские подвиги, к которым он никогда (включая молодые годы) не питал склонности. Не подвернись Ирина, он так и остался бы навсегда с первой женой. А уж Наталья-то и вовсе оказалась случайной женщиной, использовавшей его исключительно для славянского деторождения. И что же теперь, собственно говоря, ему делать дальше? Ведь он, в сущности, бомж! Он даже хотел позвонить для консультации Галине, но, слава Богу, вовремя передумал: это уж совсем детский сад!..

Он остановил такси. Нет, к родственникам сегодня он не поедет, довольно с него позора. Да они, должно быть, уже и спят. Он попросил водителя (на плохом французском, чем гордился, однако, больше, чем всеми своими напечатанными книжками) остановиться возле какого-нибудь недорогого отеля (они всё еще находились в предместьях), чтобы переночевать там.

Водитель-негр, блеснув в