Высокие тополя - Василий Иванович Еловских

«Скорей всего из-за конфет он, — подумал Михаил Константинович. — Все ничего, а когда услыхал, что другому — конфеты, а ему — шиш, не вытерпел».

По всей дороге и полянкам лужи, лужи. То и дело попадаются ямы, наполненные водой, которые в хорошую погоду совсем незаметны. Когда ступаешь в яму, вода летит вверх, под плащ.

«В темноте грязь не так страшна, как днем, — снова подумал Михаил Константинович. — Удивительное дело: человек не живет одной мыслью, помимо главной, всегда появляются какие-то мелкие, побочные мыслишки».

Он прошел с полквартала и остановился посреди дороги. Куда идти? Друзей Пашка еще не завел. Необщительный, скрытный, он и не мог быстро завести друзей.

К нему иногда бегал соседский мальчишка Петька. В Петькином доме горел огонь. Михаил Константинович пересек улицу и постучал в окно приземистого домика. В комнате задвигались тени. Раздвинулась занавеска, и показалась хмурая мужская физиономия.

— Пашки нашего у вас нет?

— Нету. Заходи, Константиныч.

Михаил Константинович снова вышел на середину улицы. Куда же идти? Где-то же должен он быть. А вдруг?.. Нет, невероятно, он не может пойти на самоубийство. Невероятно! Это не то. Не то! Пусть ему тяжело в семье, но при чем тут жизнь? Хотя в представлении такого маленького семья — это вся жизнь…

Он метнулся было к калитке, решив оглядеть двор, но потом повернул обратно и пошел по улице. Смотрел на ворота чужих домов, завалинки, амбары, заборы. Ничего живого.

Вот из переулка вышел человек. Маленький, в таком же коротком пальтишке, как у Пашки. Михаил Константинович побежал ему навстречу. Человек остановился и сквозь уменьшающуюся дождевую завесу стал стремительно вырастать. Тьфу, чертовщина! Это был мужчина и вовсе не в коротком, а в длинном пальто.

— Мальчика не видели? Маленького мальчика.

— Мальчика? Нет, не видел. Напугал же ты меня, едят тебя мухи.

Михаил Константинович вдруг почувствовал необычайную усталость. Вспомнил, что Пашкино пальто лежит дома, нет только фуражки.

Он прошел два квартала, постоял, раздумывая, не повернуть ли обратно, и двинулся дальше. Мокрые штаны прилипали к коленям. Неприятно холодели от влажного плаща плечи и спина. Вода стекала с фуражки на лицо. Михаил Константинович отплевывался. Капли, большие, холодные, попадали под рубашку и, будто что-то живое, медленно скатывались по груди.

Он увидел его совсем неожиданно, у длинного деревянного здания, где размещался склад промысловой артели. Пашка сидел на земле, прислонившись спиною к бревнам. На голые синеватые ноги его, похожие на ноги покойника, падали с крыши темные, будто металлические, струйки воды, чуть-чуть освещенные болтающимся на столбе электрическим фонарем. Пашка редко и тихо всхлипывал и в такт всхлипываниям слегка подергивался всем телом.

— Пойдем домой, — тихо сказал мужчина. — Пойдем.

Они медленно шли по улице, два человека — большой и маленький.

— Ты, брат, прости меня, — говорил мужчина. — Я ведь не злой человек, а уж вот как-то так получилось. Скверно, одним словом…

Он говорил и говорил, а сбоку молча плелся мальчонка, слушал и все вздыхал.

ЧЕТВЕРО В ДОРОГЕ

Поезд пришел перед рассветом. Элла с трудом добралась до автовокзала. Там ей сказали, что тракт закрыт из-за распутицы. Действительно, на улице творилось бог знает что: беспрерывно лил дождь, было холодно и грязно.

Элла до вечера просидела на окраине города, дожидаясь случайной машины. Мимо проезжали на лошадях, проходили пешие, а машины не показывались. Она совсем отчаялась, и, когда увидела маленький «газик» с самодельным деревянным кузовом, у нее вдруг захолонуло сердце — испугалась, что не возьмут.

«Газик» довольно бойко катил по грязи.

— Стой! — закричала она, выбегая на тракт. — Остановитесь, что вы в сам-деле!..

— Чего кричишь? — угрюмо отозвался шофер, открыв дверцу. — Куда едешь?

— В Раздолинское.

— Залазь.

Шофер был взлохмачен, небрит и смотрел мрачно. К его грязной телогрейке пристали хлебные крошки.

Кроме шофера в машине сидели два парня. Один высокий, с расстегнутым воротом и сдвинутой на затылок кепке с поломанным козырьком. С красивого лица его не сходило насмешливое выражение. Он бесцеремонно разглядывал Эллу. Она думала, что парень уступит ей место рядом с шофером, но он показал на заднее сиденье:

— Туда!

Второй пассажир был плечист и толст. Он занимал много места, и Элла кое-как примостилась. Откинувшись на спинку сиденья, она вздохнула и улыбнулась, довольная, что все в конце концов закончилось благополучно.

— В самом Раздолинском живете иль где? — спросил высокий парень, повернувшись к Элле и улыбаясь.

— Нет. Еду на работу устраиваться. Я торгово-кулинарную школу закончила. В воскресенье у нас выпускной вечер был. И вот… еду.

— Так вы что, в торговле свирепствовать будете?

— Поваром. И не свирепствовать, а работать.

— Ну, не тужите, ребята! С голоду не подохнем, — повара захватили. А он главней продуктов. Повара-то, которые торгово-кулинарную школу закончили, из лаптей щи варят. Слыхали? Да еще и вкусные. Сам как-то пробовал.

— Не говорите глупостей, — нахохлилась Элла.

— Не видать ей теперь Раздолинского, — заговорил толстый парень, — с собой увезем. Повара нам, ой, как нужны. Особенно выученные. В нашем-то деле главное пожрать поплотнее да повкуснее. Квартиркой вас обеспечим. Замуж выдадим. Вот хотя бы за Сережку. Он у нас первейший парень в селе. Самый сильный, самый ленивый и выпить не дурак.

— Золотые твои слова, Микола.

— Прекратите говорить пошлости, — рассердилась Элла. — Слушать это вовсе неинтересно.

— А женушка у тебя будет с характером.

— Не говори, Микола. Ноне все такие пошли. Недаром дед Маркел не женится. «Холоштому-то, грит, куды шпокойнее». На той неделе я его у ворот бабки Болдычихи повстречал. «Ты чего, — спрашиваю, — старый греховодник, к чужим бабкам заглядываешь?» — «Коромышло купил. В чельпо-то не рождобудишша. А у ей штарые жапаши». — «А ты знаешь, — говорю я ему, — что вчерась Петрович Болдычин чуть насмерть не забил этим самым коромыслом одного командировочного, который чаек с бабкой попивал?» — «Пошто меня бить? Я мужик бешполежнай». — «А Петрович не будет разбирать твою полезность, шибанет — и поминай как звали. Не заявляйся, когда хозяин за порог вышел. Он ведь зверь зверем в ревности». — «Пучь-ка шамово раштреляют». — «А какая тебе польза от этого? — говорю я Маркелу. — Да и не расстреляют. Указ такой вышел, по которому разрешают бить чем попадя мужиков, если они к чужим бабам заходят». Маркел сперва не поверил: «Неправду, грит, шкаживашь». А потом шепчет: «Шнешу я назад шволочное коромышло». — «Зачем, говорю, уносить? В эту порочку как раз Петрович