Высокие тополя - Василий Иванович Еловских

— Что тебе любопытно?

— Да, вот это… И теперь вот ехал и представлял, как мы с тобой встретимся.

— Ну?

— Не так все, казалось, будет.

Хмыкнув, она порывалась сказать что-то резкое, но передумала, вздохнула и спокойно заговорила:

— А как? Как бы тебе хотелось, чтоб встреча была? Ты вспомни только… Я бегала за тобой и ждала, все ждала, дура, когда ты позовешь меня куда-нибудь погулять. Совсем девчонкой была. А ты приходил пьяный, как сам говорил «на взводе». Хвастался, что девушки за тобой бегают. А я, дура, переживала… Смешно теперь, а было… Прямо смешно. А помнишь, незадолго перед тем, как тебя посадили, как ты обозвал меня?

Она посмотрела на него в упор.

Он молчал, и Лиза добавила:

— Ведь чепуха какая-то была. Даже вспоминать не хочется…

«А все же она хорошая, — подумал Степан. — Глаза-то какие усталые. Оказывается, изменилась… Не та совсем Лизка, которую обижал постоянно».

— Письма писала, но тебя жалеючи. Не хочу врать.

— Жалеючи?

— Да. Хорошо, что брат не догадывался, а то бы он выгнал меня из дому.

— О брате твоем особый разговор. А я вел себя так, потому что пил. А сейчас я не пью. Бросил, совсем и окончательно. Вот чесн-слово. Мне бы поговорить с тобой, Лиз. Пойдем, пройдемся. Или, может, в кино сходим? Заодно и поужинаем где-нибудь. А? Лиз? — он взял ее за руку.

Она осторожно высвободила руку.

— Ну, говори, что у тебя!

Он хотел сказать, что твердо намерен забрать ее с собой на Север, так как не может жить без нее. Но Лиза смотрела холодно, и говорить расхотелось.

Они стояли молча минуты две. Потом она спросила, видимо, пожалев его:

— Надолго приехал?

Он пожал плечами.

— Не знаю. Дня-то три пробуду.

— И обратно на Север?

— Обратно.

— Поживи. Город посмотри, давно не был.

Степан понял, что она не поедет с ним.

— Ну, пойдем, хоть до калитки я тебя провожу.

— Проводи.

* * *

Он прожил в городе четыре дня. Побывал у приятелей, заходил в строительно-монтажное управление к Романову. И каждый день поджидал у завода Лизу, но увидеть ее ему удалось только раз. Оказывается, она выходила не через центральную проходную.

В тот день Лиза была грустна. Мало говорила. Задала ему несколько незначительных вопросов: какая погода на Севере, долго ли ехал на пароходе и на поезде. Потом спросила:

— А с жильем как устроился?

Зимой Степан жил в общежитии, а к лету ему дали комнату. Лиза поинтересовалась, в какую сторону окна у комнаты. И добавила, улыбнувшись:

— Хотя ведь у вас круглый год зима, полярные ночи и вьюги. Так что все равно куда окна.

Разговор обрадовал Степана. Но Лиза тут же сказала:

— Одному-то и комнаты вполне достаточно.

Они помолчали.

— Сперва-то, как тебя увезли, и поревела ж я, — проговорила она задумчиво.

Он предложил:

— Давай сходим в городской сад или возле реки побродим. Надо же нам в конце концов потолковать по-человечески.

Она отказалась.

В гостинице Степан долго припоминал разговор с девушкой. Соседей по комнате не было. Где-то далеко внизу слышались приглушенные голоса. Думалось легко. Постепенно он пришел к выводу, что надо еще раз и обстоятельно поговорить с ней.

Вечером Степан больше часа ходил по переулку, где жила Лиза, и никак не решался зайти во двор. Ему все казалось, что Лиза вот-вот выйдет из калитки, но она не выходила. За изгородью бегала на цепи собака. Изредка накрапывал мелкий редкий дождь. Было хмуро, как осенью, и в переулке не показывалось ни одной души.

Степан купил в магазине папирос, и когда снова зашел в переулок, калитка у Лизиного дома была открыта. Во дворе стояла старуха в залатанной кофте. Из кармана кофты торчала длинная тряпка. Сзади старухи виднелась синяя рубаха Луки Елизаровича. На секунду Степан почувствовал в ногах противную дрожь. Сплюнув, он зашагал нарочито громко и широко.

— А мне, если хошь, совсем не жаль ее, — донесся до Степана хрипловатый, насмешливый голос Луки Елизаровича. — Пущай каждый день лупит ее. Чего не смотрела, за кого выходила?

«Дрянь какая… — мысленно обругал Луку Елизаровича Степан. — А еще думает, что он лучше других».

Ночью Степан писал письмо Лизе. В письме он был откровеннее и не стеснялся сказать, как он крепко любит ее и хорошо о ней думает. Интересно: ему почему-то все время вспоминалась прежняя Лиза, с которой он когда-то дружил, а не теперешняя с холодноватыми глазами и строгими губами.

В конце письма Степан написал:

«Наши пути должны идти рядом. Что ты без, меня, что я без тебя — один сапог. Это уж так. Собирайся давай и поедем вместе. Начальству скажи: «К мужу, мол, на Север», быстрей отпустят. А из дому ничего не бери, одежонку только. Оставь все брату, меньше ругаться будет, хотя нам ровным счетом наплевать на него.

Наш поезд будет в четверг, в десять часов вечера. Я приду на вокзал часов в шесть и буду там ждать тебя. Где-нибудь поблизости у входа. Билеты в нашу сторону, говорят, легко достают. О деньгах не беспокойся. Деньги у меня есть. Хоть и не здорово много, но есть. И вот чего я еще хочу сказать. Ты не бойся. Если я тебя грубо обругаю или как по другому обижу — умереть мне раньше времени в страшных муках. Так что не сомневайся. Твердо говорю. И прощай пока. Степа».

Письмо он послал на завод.

* * *

Степан толкался у входа в вокзал, посматривая на говорливую беспокойную привокзальную публику, и все ждал и не мог дождаться Лизы. В последнюю встречу она сказала: «Я любила тебя и ненавидела». Это Степану было непонятно. Сам он только любил. А уж если кого ненавидел, то ненавидел крепко, безо всякой любви.

Прибыл поезд, на котором должен был ехать Степан. Пассажиры валом повалили к перрону. Степан отступил к вокзальной стене, не зная, что ему делать — ждать еще или идти. Пожалуй, уже пора идти. Ладно, он напишет ей из дому. В отпуск приедет на следующий год. А что, собственно, изменится? Она вовсе отвыкнет от него. И не ехать нельзя. Неприятностей от начальства не оберешься.

Степан стоял курил, чувствуя, как в нем нарастает что-то нехорошее, враждебное к Лизе. Он мысленно спорил с ней: «Не хочешь — не надо. Обойдемся и без тебя, и без твоего милого братца».

Вспомнил, как в первые дни