Это - Фай Гогс

Резюме обнадеживало, но не утешало: черт бы с ним, вшивым Магеллановым облаком – на руках у меня не имелось вообще ни одного доказательства, что произошедшее в Клермонте произошло на самом деле! Но значило ли это, что к завтрашнему утру я все еще буду жив?

Хотя этот каверзный вопросик был лишь незначительной частью куда более обширной головоломки, я все же решил не изводить себя ночными размышлениями на обочине этой богом забытой дороги. Мне лишь нужно было понять, откуда и куда я направлялся. Пошарив под сидениями, я быстро нашел то, что искал – телефон со включенным навигатором. Пунктом назначения был отмечен какой-то пустырь в пригороде Ричмонда, а отправной точкой – мой отчий дом – недоцерковь. Сейчас я находился на полпути, успев отмахать целых двадцать две мили.

Никакого утешения новая информация мне не принесла, но обнадежила – чуть ли не с перебором: ну да, конец мира снова стал чуть ближе, на несколько миллиардов лет; зато теперь у меня снова имелось в запасе больше суток на то, чтобы его спасти, а главное – я знал точные координаты места, где, скорее всего, это спасение и должно было состояться. Человеку дела этого хватало за глаза, особенно после того, как он избавился от человека слова, на время пристроив его в глухих тропиках «Джуманджи». Я завел двигатель и тронулся в путь.

Но проехав три мили, все-таки сдался и позволил моим мыслям вернуться ко всему тому, что случилось (или не случилось) этим вечером. Вернее, сделал так, как советовал мне поверенный – окинул свои мысли одним быстрым скользящим взглядом как бы сверху, стараясь не вовлекаться в них, без эмоций и рассуждений. Мне хватило минуты, чтобы собраться с духом и честно признать: из разговора в том доме неизбежно следовало, что мой мир больше во мне не нуждался! Придумав Джо, я стал второстепенной фигурой, которой теперь можно было легко пожертвовать. Король умер; да здравствует королевский шут!

Это открытие настолько меня потрясло, что следующее важнейшее признание я сделал почти механически, через еще одну точку с запятой: два года непрерывных, муторных усилий, чтобы вытравить ее образ из своего онемевшего от неистовой боли нутра были потрачены впустую! Не успел я так подумать, и воспоминания нахлынули на меня – как река Джеймс на плотину моего злосчастного предка…

Тогда, два с половиной года назад, спустя всего шесть часов после того, как я впервые увидел ее, мы стояли под душем, смывая с наших утружденных тел остатки терпких любовных эссенций и нашей с Майки крови. Я с трудом оторвался от ее истерзанных, опухших губ и спросил:

– Скажи мне, детка… а когда мы…

– Поженимся?

– …да…

– Я думаю, это надо сделать прямо сейчас. Вегас?

– Дай мне десять минут.

Я быстро оделся, позвонил Ренцо Моллинари по кличке «Золотце», за которым имелся небольшой должок, и договорился воспользоваться его самолетом. Через полчаса мы уже мчались на аэродром, не тратя лишней минуты на то, чтобы постоять и полюбоваться языками пламени, вырывавшимися из окон нашего любовного гнездышка.

Не слишком ли я поспешил? Мог ли я найти в себе достаточно сил, чтобы открыть дверь, в которой застряли две крохотные пульки Червяка, и уйти, не оборачиваясь? Раньше мне всегда хватало выдержки и ума держаться на безопасном расстоянии от черты, за которой потребность превратилась бы в повинность. Так как же могло случиться, что все концы вдруг оказались обрублены навсегда?

Тогда вообще многое произошло впервые. Я впервые застрелил человека; впервые допустил, что могу совершить такое ради женщины; но самое поразительное – я впервые испытал эту странную зависимость, представления о которой когда-то черпал из толстых русских или французских романов, и которую прежде считал не более чем слишком утрированной реакцией организма на непривычное сочетание гладкости и упругости чужого эпидермиса – реакции, связанной исключительно с отсутствием обязательного в таких делах хладнокровия.

Мы не договаривались больше не вспоминать о той ночи – и я строго соблюдал эту недоговоренность, вспоминая о ней по нескольку раз на дню. Мне стало казаться – и сначала эта мысль посещала меня лишь изредка, но прошло два месяца, и я больше не мог думать ни о чем другом – что за ту легкость, с которой я сумел добиться ее, мне когда-нибудь обязательно придется расплатиться сполна. Еще через месяц я уверился, что люди женятся только для того, чтобы будничным, монотонным ожиданием внезапного нападения своры брачных адвокатов хоть немного скрасить дни, наполненные ужасным предчувствием неизбежной гибели своей единственной любви!

Ибо влюбился я исступленно, до беспамятства! Еще недавно истории про тех, кто готов лизать чьи-то там следы и прочие нелепости в том же духе не вызывали у меня ничего, кроме отвращения. Теперь же я, наблюдая за тем, с каким азартом она лупила молотком выскакивающих из дырок в столе гномов (была такая игрушка в одном баре Ист-Виллиджа), скорее согласился бы стать одним из этих гномов и лишиться головы, чем расстаться с ней хотя бы на одну ночь!

Будь здесь малыш, он наверняка бы язвительно поинтересовался: «Но разве уплаченный тобою полтинник за гербовую вегасскую бумажонку не должен был избавить тебя от лишних тревог? Не в том ли и состоял весь смысл этого божественного таинства, освященного самой Фортуной, скрывающейся под бесцветной наружностью невадского свадебного клерка, чтобы вырвать твою любимую из удушливых латексных объятий униформы провинциальной шалавы и облачить ее в удобный домашний халат и тапочки, а вместо потертого шеста снабдить ее блестящим агрегатом для взбивания яиц?»

И я бы ему что-то ответил – да только есть ли в том прок? Существуют ли еще не испробованные мною способы объяснить, что халат она не напялила бы даже под угрозой пыток? Страницы этой воображаемой книги и без того пестрят тысячами бесспорнейших свидетельств, что до сегодняшнего вечера никому еще не удавалось заставить Фло притронуться к неприготовленному кем-то другим яйцу!

Да ладно бы яйцо. За те полгода с небольшим, что мы были вместе, я не вспомню ни одного случая, чтобы она хотя бы голову повернула в сторону удобнейшего кожаного дивана, что стоял в моей гостиной. Во всей квартире она признавала только кровать, на которой мы занимались любовью, ванную, где она хранила тонны своей косметики, и шкаф, в котором самые модные бренды держали экстренные запасы коротких