Любимых убивают все - Сабрина Хэгг

плечом к дверному косяку, он глядел перед собой, щурился от солнца – забившегося в углу панорамного окна квартиры, бьющего больно по глазам – и неспешно закатывал рукава синей рубашки.

– Привет. Как дела в больнице?

– Хорошо. А́нжела передавала тебе привет и поздравления.

– Спасибо. Ей тоже передавай привет.

Йенни опустила чашку в раковину и растянула губы в улыбке.

– Есть какие-нибудь планы на сегодня? – спросил Луи, пройдя к месту, где топталась Йенни.

– Я думаю съездить к маме сегодня и остаться в Истаде на несколько дней. Я сто лет не была у нее.

– А Марк? Не хочешь навестить его сначала? Он хоть в Стокгольме.

– Его подружка не любит, когда мы видимся, – отрезала Йенни и двинулась к выходу из кухни. – Пойду собираться. Поезд отбывает в четыре.

– Йенни, погоди, – выдохнул Луи. Он смотрел на нее в упор, но как будто бы не видел. Костяшки его пальцев поочередно захрустели. – Я должен кое-что сказать тебе. Я узнал позавчера утром, но ты вчера была такая уставшая, что я решил… лучше рассказать сегодня.

– Что-то случилось? – насторожилась Йенни, замерев на полушаге. – С тобой все хорошо? Что-то на работе случилось?

– Помнишь… Акселя? С которым ты в школе встречалась?

Йенни медленно кивнула. Сердце забилось так гулко, так часто, что стук его отдавался у нее в висках.

– В общем, он… он покончил с собой в пятницу. Через две недели состоятся похороны.

Йенни на мгновение оцепенела, и ей показалось, что ее сейчас стошнит. Стошнит пылающей тысячеконечной звездой, которая изувечит ее похолодевшие внутренности. Лицо ее стало бледным, оно почти сливалось с белыми стенами кухни, и единственным ярким пятном дрожали на нем бальзаминовые мазки ее плотно сжатых губ.

– Этого… этого не может быть. Ты уверен?

– Мне очень жаль, Лилу, – произнес Луи и попытался заключить Йенни в объятия, но она резко отстранилась.

– Не надо. Со мной все в порядке.

Она зашагала прочь из кухни, растерянно оглядываясь по сторонам. Грудь ее быстро вздымалась, щеки горели. Ноги стали совсем легкими, неустойчивыми, и Йенни даже подумала, что сейчас рухнет наземь.

Луи двинулся следом, намеренно отставая. Когда Йенни дошла до спальни, он попытался взять ее за руку, но она резким движением высвободила запястье и оттолкнула Луи от себя.

– Не надо ходить за мной! Оставь меня! – прикрикнула Йенни, захлопнув дверь у Луи перед носом.

Он устало вздохнул и прижался лбом к холодной деревянной поверхности двери. Луи смежил веки, крепко сжимая челюсти от боли, что монотонными толчками выбивала из легких воздух. Его подбородок дрожал, ноздри широко раздувались.

Сейчас он как будто наконец признал неприятную, но неоспоримую правду, которая преследовала его все эти годы, – Луи всегда пытался стать пусть и плохонькой, вечно недотягивающей до оригинала, но заменой Акселю. Причем никому не нужной и совершенно нежеланной.

Луи сморгнул слезы, прислушался к тому, что происходило в спальне. До его слуха долетали шелестящие шорохи и тяжелое прерывистое дыхание Йенни.

Спустя пятнадцать минут Луи решился войти в комнату. Он надавил на ручку, и дверь бесшумно открылась. Однако на пороге Луи замер, словно в его как никогда тяжелом теле вместо крови застывал свинец.

Йенни сидела на полу, прислонившись спиной к кровати, и крепко прижимала колени к груди. Точно опавшие листья, ее окружали сотни цветных и черно-белых фотографий, что когда-то висели у нее в комнате. Почти на каждой был запечатлен Аксель – веселый, смущенный, задумчивый, растерянный, влюбленный. Живой.

Она не плакала. На ее ярко освещенном солнечными лучами лице отражалась глубокая скорбь. В потухших глазах, едва сомкнутых губах, дрожащих ресницах и сведенных вместе бровях читалось искреннее сострадание, выворачивающая наизнанку человечность и тихое безропотное смирение.

– Прости меня, – просипела Йенни. – Прости, пожалуйста. Я правда не хотела… Тебе больно. Я так устала тебя разочаровывать…. Снова и снова. Прости меня.

Она качала головой, обнимая себя за плечи.

– Прекрати. Я все понимаю, – сказал Луи, опускаясь на пол рядом с Йенни. – Ого, я не знал, что ты сохранила все эти фотографии… – Он приподнял уголки губ: – И уже совсем забыл, что ты умеешь улыбаться так, как улыбаешься на них.

– Как их не сохранить? – ответила Йенни. Голос ее звучал отстраненно, как будто доносился откуда-то издалека. – Посмотри на него. Он каждую фотографию превращает в произведение искусства одним лишь своим присутствием на ней.

Луи проследил за ее взглядом, что упал на снимок, на котором Йенни с Акселем обнимались на фоне базилики Святого Петра. Закатное небо приняло волшебный бледно-сиреневый оттенок, плавно переходящий в лимонный ближе к горизонту, а сам храм, укрытый сине-лиловой тенью вечера, мягко окутывал рассеивающийся желтый свет. Йенни и Аксель стояли на паперти. В том, с каким невыразимым трепетом они притрагивались друг к другу, как смотрели друг другу в глаза, было нечто настолько личное, светлое и неприкосновенное, что у Луи возникло необъяснимое желание виновато отвести взгляд в сторону. Изнутри его подтачивало чувство стыда – словно он не имел права смотреть на эти фото.

– Как он… – Йенни сделала паузу, набирая в грудь побольше воздуха. – Как он умер?

– Я знаю только какие-то детали, все со слов Оскара. Он просто занимается оформлением документов и перевозкой тела в Швецию.

Йенни пронзила острая болезненная дрожь на слове «тело». Ей невыносимо было осознавать, что живой, улыбающийся, любящий, страдающий Аксель превратился в безличное «тело».

– Он уволился с работы, заперся в своей квартире и тем же вечером… покончил с собой. Он умер от передозировки препарата, насколько мне известно. Никто из его коллег не знает, что стряслось. Впрочем, и про его биполярное расстройство никто не знает. Оскар, когда мы созванивались, сказал, что у Акселя были ужасные проблемы с алкоголем, с которыми он пытался бороться последние несколько лет. Может, в этом дело… Когда не можешь избавиться от такой зависимости, это ужасно давит морально.

Йенни несколько секунд молчала, ее зыбкие мерзлые пальцы замерли.

– Каково это – умереть так, как умер он? Он мучился?

От робкой, безотчетной надежды в ее голосе сердце Луи рвалось на части. Он потер переносицу, беспомощно бегая взглядом по комнате. Сложно было придумать, как мягко сказать о том, что Аксель, скорее всего, потерял сознание, задыхаясь и содрогаясь в страшных конвульсиях, обессиленный и перепачканный собственной рвотой.

– Тут зависит от того, как скоро он впал в кому… Самоубийства почти всегда бывают болезненными.

Йенни издала приглушенный полувсхлип-полустон, впиваясь ногтями в беззащитную кожу на ладонях. Зажмурилась.

Спустя некоторое время она прошептала покусанными губами, по-прежнему не глядя на Луи:

– Он мечтал умереть под Женевой,