Любимых убивают все - Сабрина Хэгг

какой-то момент ему наконец пришлось признать, что его семья – скорее редчайшее исключение, нежели обыденность. Луи убеждал себя, будто он счастлив уже оттого, что Йенни позволяет быть рядом, что дарит ему поддержку и понимание, когда он в них больше всего нуждается. Луи почти верил: именно так и выглядят обыкновенные семьи.

И все же он не мог отрицать, какие странные у них с Йенни отношения. Запутанные. Болезненные. Построенные на костях светлой детской дружбы, на жалости и сожалении. Совсем не такие, какими он представлял их себе в начале.

Когда Йенни вернулась в Стокгольм из Соединенных Штатов и Луи предложил ей снимать квартиру с ним вместе, обоим это показалось хорошей идеей. Но время шло. Нет, оно кралось. Беззвучно. Беспощадно. И все яснее становилось: дружба Луи и Йенни медленно умирает, преданная ими обоими.

Луи с каждым днем становилось все сложнее играть роль «просто лучшего друга». Уставший от бесконечного одиночества, от холода пугающего стокгольмского безразличия, от нужды притворяться и быть сильнее, чем был на самом деле, он тянулся к Йенни, как мотылек к багряному, трепещущему во тьме пламени – неистово, безрассудно. Луи стремился к ее нежным, знакомым с детства рукам, к ее всепрощающим объятиям, к ощущению, будто, сняв врачебный халат, он мог наконец быть слабым, быть человеком.

И как бы Луи ни старался, его внезапно вспыхнувшая любовь оказалась слишком очевидной: она заполняла каждый квадратный метр их крохотной квартирки, белесым пеплом оседала в темных углах. Йенни замечала, как он смотрит на нее, чувствовала, как по-особенному прикасается к ней, но до последнего надеялась: ей все это кажется, Луи никогда бы не посмел в нее влюбиться. Напряженная неловкость, царившая между ними, изматывала, иссушала, точно знойное солнце пустынь. Порой им обоим казалось, что от недосказанности, витающей в воздухе, в доме было нечем дышать.

Все началось – или же закончилось в тот день, когда Луи вернулся с работы домой и обнаружил в гостиной Йенни, бережно укладывающую вещи в чемоданы. Она объявила, что съезжает, потому что теперь может позволить себе снимать квартиру отдельно.

– Зачем тебе съезжать? Нам же хорошо вдвоем?

Йенни робко качнула головой, поднимаясь с пола.

– Не начинай, пожалуйста.

– Давай не будем торопиться с такими решениями? Я очень хочу, чтобы ты осталась.

– Какая разница? Мы все равно сможем видеться по вы…

– Ты знаешь, что не сможем и не будем, – оборвал ее Луи. Он дышал тяжело, сжимал и разжимал кулаки. – Если ты уедешь… ты исчезнешь. Как в прошлый раз. Ты это знаешь лучше меня. Мы оба знаем, как друзья умеют исчезать.

– Луи, прекрати. Не будь ребенком. Зачем я тебе здесь?

Он смотрел на нее несколько секунд, глубоко дыша, словно перед погружением в воду.

– Потому что я испытываю к тебе то, что… Господи, да неужели ты сама не видишь? – Голос его натянулся, подобно струне, и слова, точно жемчужины, нанизанные на внезапно порвавшуюся нить, рассыпались у ног Йенни. В его взгляде застыло непримиримое отчаяние. – Мне жаль. Я… Я не знаю, что мне с этим делать. Мне очень жаль. Прости меня. Ты, наверное, должна съезжать, раз хочешь. Я не имею права тебя переубеждать и закатывать сцены.

Йенни непоколебимо стояла на месте, рассматривала сосредоточенно облупившийся лак, покрывающий деревянные доски пола.

– Уезжай, если считаешь, что так будет правильней.

И он вышел из квартиры. Не закрывая за собой двери. Не оборачиваясь. Луи не вынес бы наблюдать за тем, как Йенни исчезает в дождливых стокгольмских сумерках.

Однако она не смогла, не сумела уйти тогда. Луи был слишком дорог ей, чтобы она оставила его после такого признания. Это милосердно – так думала Йенни. Это правильно. Оставшись, она не разобьет ему сердце. Если бы Йенни только знала, что за монстр родится из праха детской дружбы. Если бы знала, что их искалечит нелюбовь.

С тех пор они были уже не друзьями, но пока что и не любовниками. Они стали сожителями.

Йенни отдалялась от Луи стремительно и неумолимо, так безнадежно и неумело стараясь не разрушить, не опошлить все то светлое, что между ними еще осталось. Чаще она теперь запиралась в спальне, не разговаривая с ним неделями, погребенная в сценариях и грязных чашках из-под кофе. Вдоль холодных стен, зажмурившись от страха, слонялся истерзанный призрак их дружбы; он жалостливо стонал, видя, во что эти двое превращаются.

Они больше не смотрели вместе кино. Среды превратились в обыкновенные дни недели, ничем не отличавшиеся от вторников или четвергов.

Несколько раз между Луи и Йенни случалась близость, и в эти минуты они были либо пьяны, либо настолько эмоционально опустошены, что казалось, будто их кожа обугливается под натиском студеного, саднящего пламени одиночества. Это были дрожащие, тонущие в чужом тепле руки, рваные вздохи и стыдливые стоны, выгнутые спины, полные надежды и вины поцелуи, изнывающие от слепого желания бедра, обсыпанные кристаллами испарины плечи. Замершие в экстазе фигуры.

И едва сдерживаемые слезы.

Йенни смотрела в глубокие, полные желания и обожания глаза Луи, и ей хотелось кричать от отвращения к себе. Она мечтала забиться в угол и плакать от душившего ее чувства вины перед ним. Йенни казалось, будто каждый раз, отдаваясь Луи, она дарила ему надежду на то, что вот-вот все изменится. Но она знала: они застряли в этом кошмаре надолго.

И потому мечтала исчезнуть, превратиться в кружащуюся в солнечном свете пыль, только бы не испытывать больше стыда, что въелся в ее кожу; стыда, что изо дня в день жег ее кукольные остекленевшие глаза.

Из года в год она никак не могла найти в себе силы уйти, однако и любить Луи так, как он того заслуживает, как он желает, чтобы его любили, она не умела. Йенни была способна лишь мучить его. Уничтожать надежды и детские мечты в метелях своего показного безразличия, в то время как горячая и слепая любовь Луи ножом вонзалась ей меж ребер, оставляла уродливые смердящие ожоги везде, где он ее касался.

Такими ночами, дождавшись, когда он уснет, Йенни бесшумно плакала, спрятав лицо в подушке. Ее совесть неистовствовала, голодным безжалостным зверем вгрызалась ей в горло.

* * *

Когда Луи вернулся домой на обеденный перерыв, Йенни только проснулась. Она стояла у островка на кухне в футболке, с чашкой кофе в одной руке и телефоном в другой. Под тонкой кожей ее бедер просвечивались нитки бирюзово-лиловых венок.

Луи улыбнулся:

– Привет, соня.

Отложив телефон в сторону, она подняла голову и взглянула на Луи. Привалившись