Голубое марево - Мухтар Муханович Магауин

— «Да», — кивком подтвердила девушка.

— Тогда не стоит садиться, — сказал Едиге.

Только теперь она повернулась к нему. Румянец вспыхнул и залил ее щеки, все лицо, до мочки маленького уха, вынырнувшего на миг из чащи волос. Едиге узнал ее — да, это ей с месяц назад он уступил место в зале для научных работников.

— П-п-простите, — растерянно вырвалось у него. Он поперхнулся — скорее всего от неожиданности. — Беру свои слова обратно. Это место мне нравится.

Девушка опять принялась листать страницы, разглядывая рисунки.

— Так вы не прогоните меня, когда придет подруга? — Едиге, уже вполне владея собой, расположился рядом.

Девушка прямо, в упор посмотрела на Едиге. Так прямо и открыто, что где-то в душе он вновь почувствовал растерянность.

— Наверное, теперь она уже не придет, — ответила девушка тихо, едва шевельнув губами. Красная кофточка из прозрачного нейлона с закрытым, облегающим шею воротничком и черный сарафан с треугольным вырезом на груди очень шли к ее полыхавшему от смущенья лицу и угольно-черным волосам. И было столько юной, трогательной чистоты в этом лице, в этих чуть приотворенных, пересохших от волнения губах, в этом взгляде из-под настороженных пушистых бровей…

— Где вы потерялись? — спросил Едиге.

— Тс-с! — зашипели сзади.

— Это вы потерялись, — прошептала девушка.

Едиге вспомнил слова Кульдари, сказанные несколько дней назад. Так это про нее он говорил…

Девушка смотрела в книгу не отрываясь. Она, казалось, полностью ушла в чтение.

В зале словно прибавили света. Едиге посмотрел в окно и увидел, что за стеклами падает снег. Летели хлопья — пушистые, белые. Мельтешили, резвились в ярких лучах уличных фонарей. От окна, из щелки между рамами тянуло холодком. Едиге чувствовал, как он пробивается свежей струйкой сквозь спертый воздух читального зала, проникает в грудь… «Как хорошо! — неожиданно подумал он. — Как хорошо жить! Просто — жить!..»

Он огляделся по сторонам. Все застыли, замерли, каждый уткнулся в свою книгу. И тишина такая, что пролети муха — ее слышно было бы на весь зал. Соседка Едиге листала страницы с нетерпением ребенка, который ищет и не находит нужной картинки.

— Хорошо позанимались в тот день?.. — обратился он к ней шепотом.

Оторвавшись от какого-то рисунка — все то же: травинки, стебельки… — девушка медленно повернула к нему лицо, распахнула ресницы… Слышит она его или нет?.. Смотрит и молчит. Одновременно — такая далекая и такая близкая… Вот они встретились глазами. На щеках у соседки — как легко и мило она краснеет! — снова вспыхнул горячий румянец и разливается все шире, шире…

О, господи, — подумал Едиге. — Да я, наверное, спятил…

9

В небе слабо мерцают редкие звездочки. Оно словно раздвинулось, стало выше. И улица вместе с ним, и весь мир — всюду как будто сделалось просторней, светлее. Лишь стволы дубов по-прежнему чернеют угрюмо, слегка заиндевелые от мягкого морозца, которым сменился только что кончившийся снегопад. Но даже могучие столетние дубы, прочно уйдя в зимний сон, в эту ночь обновились, помолодели. Так, по крайней мере, казалось Едиге. Он полной грудью вдыхал прохладный, пахнущий снегом воздух и с удивлением озирался по сторонам — будто все видел впервые. Целый мир обновился и помолодел — за несколько часов!..

Наверное, и девушка рядом с ним испытывала то же радостное чувство.

— Какая ты маленькая! — заметил он, улыбаясь.

Она рассмеялась.

— Мне и папа всегда так говорил. Только когда после школы аттестат получила, сказал: «Ну, вот, теперь ты стала большой!»

— Все равно, ты и сейчас маленькая.

— Какая же маленькая — всего чуточку ниже вас.

— Разве? Давай померяемся… В самом деле.

— Я же говорю.

— Но ты смотри, не расти больше. Девушке ни к чему быть чересчур высокой.

Некоторое время они шли молча.

— Я до восьмого класса очень плохо росла, — заговорила она. — Прямо крошкой была. Потом в секции стала заниматься баскетболом, это помогло. Просто на глазах вытянулась. А после баскетбол забросила.

— Насовсем?

— Что — насовсем?

— Баскетбол забросила?

Ему хотелось, чтобы она повторила это словечко — такое детское — «насовсем». Ей очень шли такие слова. И еще, например, «честное-пречестное» или «честное пионерское»…

— Честное пионерское, — сказал он.

— Что — «честное пионерское»?.. — насторожилась она.

— Нет, просто так. — Едиге рассмеялся: до того приятно у нее это получилось. — Продолжай. Так чем же ты занялась после баскетбола?

— Лыжами.

— И сейчас катаешься?

— Нет. Мне папа посоветовал налечь на учебу. Ну, я и записалась в группу по общей физподготовке. Хожу два раза в неделю. Времени-то совсем мало… — Она вздохнула. — Только вот сейчас так захотелось на лыжах покататься! Девочки из соседней комнаты в прошлое воскресенье в горы ездили, рассказывают, до чего же там хорошо… А вы любите лыжи?

— Когда-то хаживал. В первом классе, по-моему, — усмехнулся Едиге.

— А каким спортом теперь занимаетесь?

Как она серьезно спросила… Так уж ей важно знать, каким спортом занимается Едиге…

— Угадай.

— Вы боксер, — сказала она.

— А может быть — борец?

— Нет.

— Или штангист?

— Не похоже.

— На борца — не похож. На штангиста — не похож. На кого же я похож?

— Не знаю, — сказала она. — Вы странный. Вы ни на кого не похожи.

— Ого! — подумал Едиге.

— Я занимаюсь фехтованием, — сказал он, возвращая разговору прежнее русло.

— Правда?.. Как мне сразу в голову не пришло! — обрадовалась она. — Конечно, вы фехтовальщик. Я даже видела у вас значок мастера спорта.

— Мастера я получил по стрельбе.

— По стрельбе?.. Почему — по стрельбе?.. — удивилась она.

— Потому что все великие писатели были хорошими охотниками.

— А-а… — Она растерялась. — Это правда, Тургенев, например. Или… — Она искала, кого бы еще вспомнить.

— Хемингуэй, — помог он.

— Да, да, я о нем слышала… Слышала, только не читала. Не могла достать.

— У меня кое-что есть, возьми.

— Спасибо…

— Между прочим, как раз он-то и занимался боксом.

— Хемингуэй?

— Да. И бросил боксировать только после того, как ему чуть не перебили нос. А нос у него был крепкий, у меня, к сожалению, нет такого носа… И характер у меня робкий. Вот и выбрал фехтование, чтобы мне ничего не сломали. Рапира — дело безопасное.

— И сейчас…

— Да нет, месяца два походил на тренировки, не выдержал и бросил.

— Как же вы, — огорчилась она, — надо было выдержать до конца.

— Зачем? Я знал, толку все равно не получится.

— Все-таки…

— Но моя фехтовальная карьера на этом не оборвалась, — утешил ее Едиге. — Было продолжение. Года через два-три приглашают меня в деканат. Оказывается, некого выставить на межфакультетские соревнования. Не выставим — пять штрафных очков. «Да что вы… — говорю. — Да я же…» А мне в ответ одно твердят: «Не выполнишь общественное поручение — слетишь со стипендии». Тут не откажешься… Вот я и провел восемь