Собака за моим столом - Клоди Хунцингер

И тогда я спросила Грига: — Скажи, а собака когда вернулась? — Минуты за две до тебя. Наверное, ждала. Я тоже. Ты что-то не торопилась.

Йес, угомонившись, наконец переводила глаза с Грига на меня, следя за разговором из-под завесы длинных серых, болтающихся на ветру прядей. Возле дома всегда было ветрено.

— Мы выбираем собак, похожих на нас, — сказал Григ, перехватив мой взгляд, и я не поняла, серьезно он или шутил.

Застыв в позе сфинкса, вытянув вперед лохматые, толстые, сильные лапы, Йес следила за нами всем своим телом: горящими глазами, настороженными ушами, маленьким черным вздернутым носом, кончиком розового языка, всеми своими упругими мышцами, готовыми сжаться и распрямиться по первому сигналу. Никакого раболепства. Чуткое и бдительное внимание. А в глазах эдакая чертовщинка, как у ребенка-сорванца. Мол, где наша не пропада-ла? И при этом очень веселая. Нет, правда, веселая. Немножко Гарольд. А я тогда Мод[27]. Отныне мы сообщники. Овчарка, повторил Григ. Этакий сгусток энергии.

Луг, еще покрытый хрупкими васильками, сиреневыми мальвами и последними ромашками, ожившими под вчерашним дождем, шелестел, волновался, переливался разноцветьем.

Йес наблюдала за мной. Она не выносила, когда я исчезала из ее поля зрения. Я сказала ей: Прежде всего, надо тобой заняться. Подожди.

Я вернулась с гребнем с широкими зубцами — остался от Бабу, нашей последней собаки, — бутылкой уксуса и пустой банкой из-под варенья.

Йес вскочила, охваченная беспокойством. Я наклонилась к ней. Крепко обхватила руками маленькое, почти невесомое тельце. Худая собака в пышном войлочном облаке. Я поставила ее на пол. Ее тело содрогалось в такт движениям моего гребня, распутывающего шерсть, он словно вычесывал всю жестокость и несправедливость этого мира, все его пороки и оковы, вычесывал и превращал в маленькие, подернутые дымкой облачка, которые теперь радостно парили над лугом. И я сказала: А теперь послушай меня, тебя надо полечить. Лежать. Она легла на спину, раздвинув лапы, подставив грудь и плоский живот. При свете дня было видно, что покрытую кровоподтеками кожу усеяли клещи, я догадывалась, что так оно будет, но это был какой-то кошмар. Живое пожирало живое.

Я один за другим принялась смачивать клещей уксусом. Некоторые были уже дохлыми, перекушенными собачьими зубами, сморщенными, мерзкими. Но было и много живых, сосавших кровь. Я осторожно просовывала крючок под толстое пузо этого представителя членистоногих, стараясь не потревожить в процессе насыщения. Иначе они могли оставить свой яд, я знаю, я читала. Я обхватывала крючком хоботок, который у клеща впереди, такой зубастый щип, как у рыбы-пилы, и два щупальца по бокам, так называемые хелицеры и педипальпы, глубоко укоренившиеся в теле хозяина, и резко дергала. Клещ, настигнутый в разгар медитации, был пойман. Затем я складывала добычу в банку. Она уже кишела иксодами — с набухшими брюшками, эдакие роскошные переливчато-серые жемчужины, — ну да, когда я оказываюсь перед лицом реальности, не могу не добавить хоть немного лиризма — и другими, еще маленькими, вновь прибывшими, красноватыми, на спинках которых можно было различить оранжевый щиток.

Пленники отчаянно сучили четырьмя парами черных лапок, отстаивая свой карликовый суверенитет, причем каждый говорил мне я есть, так же как ноты песни дрозда, заполняющей собой рассвет, говорят мне я есть или ветви и листва платана с золотыми соцветиями на висящих под листьями кистях в мае говорят мне я есть. Или тело косули, взлетевшее в прыжке над землей, говорит мне я есть. Некоторые из этих я есть принять труднее, чем другие. Некоторые наводят страх, и это естественно. Мы не в раю. Мы на планете Земля, а это, безусловно, интереснее. Мы здесь выше прочих живых существ? Или зависим друг от друга, соединяемся, смешиваемся, в том числе и с самыми мерзкими тошнотворными созданиями, но необходимыми, как и все прочие? Братья мои клещи. Природой можно не только восхищаться. Ужас, который она нам внушает, — тоже важен.

Йес невозмутимо ожидала, когда я наконец закончу.

Я осмотрела ее уши, шею, подмышки, края глаз, каждую складку на животе, все ранки и царапины. Я говорила, еще минутку, Йес. Она не шевелилась, по-прежнему доверчиво лежа на спине. Я принесла миску с теплой водой, кусок мыла, тюбик мази, чистую тряпку. Осторожно смыла засохшую кровь. Вытирала, и меня переполняла ярость.

Потом я сказала: всё.

Она поднялась. Встряхнулась. Радостно подпрыгнула. И вновь вернулась ко мне, уселась в позе сфинкса, вытянув вперед лапы. Похоже, это была бриар, длинношерстая французская овчарка, пастушья собака. От этой породы у нее были лохматые бока, которые даже после гребня оставались лохматыми, черная шелковиста шерсть, длинные висячие уши, широко расставленные глаза, красновато-коричневые с золотистым отливом, наблюдавшие за мной сквозь бахрому густой челки. Кончик носа — черный, влажный, блестящий и великолепные усы, которые я осторожно пригладила. Ну и в довершение портрета: под идеальным треугольником золотисто-каштановой бородки — четкий изгиб безгубого рта. И все эти компоненты — глаза, нос, рот — складывались в строгое, нахмуренное, я бы даже сказала, какое-то упрямое лицо, весьма выразительное, весь облик, казалось, говорил: да, я осознаю свою миссию, это вам не шутки, меня веками приучали пасти овечьи стада, и я научилась это делать так хорошо, что это стало моей «сущностью». И тебя я буду пасти. О тебе тоже буду заботиться. И я почувствовала такую тесную связь между нами, что глаза затуманились от слез. Так значит, Йес, ты пришла сюда для этого, и ты останешься? И я долго шептала ей, ты моя дорогая. И она мне отвечала всем своим телом, да, я знаю.

И тут собака, осознав, что туалет завершен, вновь принялась описывать круги — и я была центром этих кругов, — она мчалась все быстрее, словно обводя меня тройной оградой, словно беря меня в плен, и лаяла, как кричат от радости, завладев тем, кого обожают, и усы развевались на ветру. Ей было года два, не больше, это точно.

Я вспомнила о машине, чьи фары пронзали темноту фарфоровыми лезвиями. Есть на Земле те, кто гоняются за хорошенькими маленькими девочками, хищники, которые испытывают гнусное наслаждение, упиваясь властью над ними, преследуя их, наводя на них страх, убивая. А есть и те, кто преследуют хорошеньких собачек. Этой ночью мне нужна хорошенькая собачка. Есть разница — и нет разницы.

Решено: она пришла ко мне, и я оставлю ее у себя.

Я