Собака за моим столом - Клоди Хунцингер

ее оставила. Я не собиралась давать объявление в газету, в рубрику «Потерялась собака». Или искать чип у нее под кожей, кто знает, может, он там и есть. Если собака смогла сбежать от мерзавца, ее нужно оставить у себя. Как ей удалось порвать цепь? Это оставалось загадкой. Цепь была плохого качества, сказал Григ. Или слишком изношена от интенсивного употребления, добавил он, явно намереваясь разозлить меня.

Публика, живущая на равнине, такая хмурая, высоконравственная, пугливая: немного безумия не помешает.

13

Тем же вечером, когда мы сидели внизу за большим столом и пили чай — мы пили чай четыре раза в день, — Григ — я с момента возвращения чувствовала его беспокойство — заговорил о том, что мы, он и я, должны спать вместе, в одной постели. У каждого из нас всегда была своя кровать. Кровати отшельников, в двух отдельных комнатах, а порой и в двух разных домах, поскольку каждый отчаянно отстаивал свою независимость. Но вечером после моего возвращения Григ казался мне встревоженным. Он не любил общественные волнения. Варварство всегда близко, корка цивилизации очень тонкая, говорил он. Он повторил: почему бы нам не спать вместе? Я спросила: спать вместе? И добавила: в одной кровати? Мне вдруг понравилась эта мысль, и я сказала, что надо будет соорудить королевских размеров матрас два на два метра. Что тут же и сделала на глазах у Грига, стоявшего рядом с восхищенным видом, руки в карманах.

— Лучше лицом на восток или на запад?

Он сказал: как хочешь.

Это была лежащая на полу простая рамка из четырех сколоченных досок, на которую я водрузила кипы газет последних трех лет, связав их небольшими стопками сантиметров сорок высотой. Три года ежедневных плохих новостей, не преминул заметить Григ, интересно, почему ты не отменишь подписку на «Монд», ты давно уже ее даже не открываешь. Я ответила, да, ты прав, буду читать онлайн.

Я продолжала громоздить газеты, пока не набралось достаточно, чтобы заполнить всю рамку. Получилось шесть рядов по восемь связок, каждая двадцать пять на тридцать три сантиметра. В итоге сто девяносто восемь на двести. Связать получилось не сразу. Я специально сделала так, чтобы первая газета в каждой пачке лежала лицом вверх и хорошо видно было название «Ле Монд», набранное готическим шрифтом, подчеркнутое синей линией, и буквы обведены тонким, едва заметным контуром. Каждую кипу газет я укладывала в одном и том же направлении. Чтобы перевязать их, я взяла моток веревок, ими были стянуты охапки сена, которое мы давали по утрам нашей ослице Литани, мы ведь приехали в Буа Бани со своей ослицей, я подбирала их и вешала на гвоздь у входа. Так что набрался хороший пакет. Веревки до сих пор пахли скошенной травой. Этот запах напоминал мне лето, сеновал, те давние времена, когда мы там валялись, Григ и я.

И не только Григ и я.

Когда я раскладывала эти газетные свертки, сооружая кровать, у меня возникло подозрение, что вокруг нас рыщут призраки.

Мифические семидесятые, которые нам посчастливилось прожить в их хмельном безумии, были свободой, и мы были свободны, я сразу вспомнила спальный мешок, откуда каждое утро доносился смех, красный тибетский ковер на ступеньках старого особняка, лесопилку, поваленные и распиленные деревья вокруг, эдакий пейзаж после битвы, кровать, устланную газетными вырезками, где статьи о великих сражениях былых времен были выделены черным фломастером. Затем, продолжая связывать газеты, я вспомнила о лугах, где можно было делать все что угодно, и как будто снова увидела черешневое дерево, усеянное маленькими черными глазками, значит, конец июля. Чем больше на него смотришь, тем больше рябит в глазах от черных плодов. Никогда еще черешня не была такой сладкой. Никогда еще сверчки не были такими пронзительными. А звезды, вы же видели, как они блестели. Волосы Ивонны были похожи на хвост кометы. Мы бежали по лугу, разворошив цветочный ковер. Нас словно несло чье-то дыхание. Откуда это дыхание? Оно было невероятным. Дышало лето, и мне снова вспомнились луга, чащи, заросли, лужи, грязь, по которой мы катались.

И никогда ни одной кровати.

В моих воспоминаниях не было ни одной кровати, а теперь кровать появлялась, потому что мой любовник захотел спать со мной, как брат, или как невинный младенец, или как собачка.

Газет мне едва хватило.

И тогда я спросила Грига, который по-прежнему курил трубку и смотрел на меня: Ты помнишь, как какой-то бедный художник сколотил нам книжный шкаф?

Он: А ты помнишь чертов туалет — две простыни на восьми колышках?

Я: А ты помнишь наш дом, открытый всем ветрам: три колышка, две веревки, простыня?

Он: А помнишь, какое ложе мы соорудили у ручья на лугу, четыре доски, четыре колышка и натянутая простыня, чтобы защищать от солнца?

Мы пустились в воспоминания. Вот только мечтать не слишком получалось. Нет, конечно, можно было помечтать, если совсем оглохнуть и ослепнуть и отрешиться от того, что вокруг. Но мы не оглохли и не ослепли. Мы, так сказать, шли в ногу со временем, даже если пытаешься убежать, оно все равно вас настигнет. Нас оно настигло.

— А матрас? Как ты сделаешь матрас? — спросил Григ, он восторженно смотрел на меня, заложив руки за спину. — Опять папоротники?

— Нет.

— Наши два матраса рядом?

— Да.

Мы состарились, но это неважно.

Неважно, зато мы провели прекрасный вечер. Это был как будто приток воздуха, пахнуло теми годами, когда… в общем, на фиг эту рассудочность и здравый смысл, на фиг это индустриальное общество. Нам было двадцать пять, и мы решили жить в горах, чтобы установить с ними физическую связь. Чтобы «действовать напрямую», по-своему — поэтически, чтобы встретить лицом к лицу субстанцию мира: грозы, равноденствия, снега, стада, овцы, руно, жировой выпот, травы, покосы, сено, родники, кубометры леса, лиственные, хвойные, костры.

Настоящее держало нас, мощное, цельное, воинственное, красочное. Факты, факты, ничего, кроме фактов. Действия. И мы, измученные.

А еще безрассудные, инфантильные, неразумные, заблудившиеся в космосе, то есть в картине природы, открывшейся ночью над нашим домом, этому пейзажу миллиарды лет. И мы, очарованные. Безграничные.

Эту прекрасную большую кровать, по недоразумению похожую на огромное супружеское ложе, мы поставили внизу, между дровяными и продуктовыми запасами. Там она и осталась. Получается, мы спали на новостях со всего света, тех, что ежедневно низвергаются в пропасть, чтобы на их место пришли следующие, а мы на них лежали, мы сделали из