Куда улетает Ангел - Владимир Гаврилович

и фильмов не сняли. Потихоньку все забывается, у молодежи другие ценности. Да, что там о войне говорить… Вот видела сегодня в райцентре памятник мальчику, который еще в советское время отвел беду от своих одногруппников — вынес с картофельного поля снаряд, сам погиб. Помню, даже кино о нем сняли. Разве не пример для патриотизма? Почему о нем никто не вспоминает, ведь это и есть настоящий герой…

— Вы правильно подметили, Параскева Максимовна: люди на той войне и в то время были разные, как и сейчас, ведь многие начали забывать, через что вашему поколению пришлось пройти, а это недопустимо. Да и о подвиге Миши Мороза как-то стали забывать, словно другие духовные ценности у нас появились, но на самом деле других-то нет… — ответил ей Старосельцев, уверенно ведя машину.

— Да, забывают… Все забывают. Но я, поверьте, не таю обид. Ни на кого. Не обижаюсь и на председателя сельсовета, она ведь представляет власть, а власть — от Бога. Это я как коммунистка вам говорю, точно знаю, Бог ведь есть и каждого видит…

Она по-доброму улыбнулась молодому мужчине и снова надолго замолчала, углубившись в свои мысли.

Через полчаса они подъезжали к затерянной в смешанных лесах Веснянке. К ней, отстроенной после воины не на пожарище, а в чистом поле, теперь вела асфальтированная дорога. Однако Миронова, оторвавшись от своих воспоминаний, попросила Старосельцева не ехать в саму деревню, а, не доезжая до нее, свернуть на лесную старую дорогу, которая раньше вела в деревню, а теперь ей редко кто пользовался.

— Не бойтесь, Дмитрий Васильевич, там сухо. Иванчик, лесник наш, мне вчера сказал, будет по пути лишь одна лужа, так ее объехать можно… — успокоила мужчину попутчица, и вскоре, проехав минут пять по лесу, показала, где лучше остановиться.

У кромки длинного поля, залитого ярким апрельским солнцем, Старосельцев заглушил двигатель. Ярко-зеленая рожь радовала глаз, и Миронова похвалила качество пахоты и всходов.

— Знаете, я ведь до замужества была трактористкой. Как вспомню… Ужасный был трактор, но я потом сутки плакала, когда вышла замуж и расставалась с ним. А в Веснянке уже был свой тракторист, он, говорили, погиб на войне. Тут я была лишь женой офицера…

— Этого факта — о трактористке — в вашей биографии, признаюсь, я не знал, Параскева Максимовна, — удивился Старосельцев, выйдя из автомобиля и предложив женщине помощь.

— Было такое, дорогой мой человек. Почти два года, считай, не слазила со своей железяки, мне и шестнадцати годков еще не было, как за него впервые пришлось сесть. Сейчас, конечно, техника не та, двадцать первый век…

— Прогресс не стоит на месте, — согласился Старосельцев. И уточнил: — Так куда все же мы путь держим, Параскева Максимовна?

Через пару минут ему стало и так понятно: Миронова уже устремилась вглубь леса. Шла она, опираясь на трость, на удивление, достаточно быстро, словно спешила опоздать куда-то. И он в недоумении направился за ней.

8

Через пару минут, углубившись в лес метров на тридцать, у мужчины перехватило дыхание: Миронова привела его к месту сожжения своих земляков и родных.

Это был отгороженный невысоким деревянным забором прямоугольный участок, разделенный на две части дорожкой из серой плитки, а ровно по центру стоял массивный памятный камень.

Старосельцев остановился у входа, а женщина, словно не замечая его присутствия, открыла калитку и направилась к захоронению. Он слышал, как она здоровалась с теми, кто лежал в этой земле.

— Ну, как перезимовали, мои дорогие? На Деды зимние я была у вас, соскучилась… Как вы тут, тетка Ганна? Как твои сыночек Колька и племянник Витька? Не судьба ему было убежать во второй раз от кары фашистской. От судьбы ведь не убежишь. Вас, мои хорошие, мне в партизанском отряде рассказывали, так и не опознали в этом кровавом месиве. Простите, милые, простите, что я то жива до сих пор, чай, не думала не гадала, что Господь оставит меня на земле, чтобы одной душенькой мучиться на белом свете, без всех вас жить. А я так не хотела без вас жить… А здесь и свекор мой любимый, рядом с вами, и свекровушка моя милая, Агриппинушка… Родителей мне вы заменили, слова плохого, сироте, не сказали, за дочь кровную приняли. Помните, свекор дорогой, как мы с вами косили за Высоким Рогом? Только вот убрать тот покос уже не пришлось, сгнили те травы, густые да высокие… Здравствуйте, дорогие Юлька, Максим, Катя, Петрик, Соня, Аня, дядька Рыгор, вся, считай, семья собралась, кроме старшего вашего, Ивана. Похоронка на него, сказывали, в 45-м пришла, да кому ее отдать? Отдать то ее некому. В сельсовет и отдали. Все вы тут, дружненько, мирно лежите. Небось песен наших все ждете?! Ну, ждите, милые!.. Будем живы, придем к вам на День Победы, еще споем… Вы ж просили, приходя ко мне во сне, а ведь часто мне снитесь, не с плохим, а всегда с радостью к вам сюда приходить… Ох, не обижайтесь, людцы добрые, слов на всех не наберу, всех вот и не вспомнила, память уже стала не та. Скоро, уже совсем скоро к вам приду, ждите. Но мне нужно еще к своим, посоветоваться…

Она подошла к молодой сосне, выросшей недавно на самой большой могилке, немного сбоку от центра захоронения, обняла ее и замолчала. Стояла так долго, словно слушала рассказ дерева, как им там, ее землякам, в ином мире. Наблюдавший за ней Старосельцев заволновался, подошел к ней, тихо спросил:

— Вы как, Параскева Максимовна?

— Все хорошо, друг мой, все хорошо. Здесь когда-то было колхозное гумно, оно и стало общей могилой моим веснянцам. С ними вот я душу отвела, отведала. Все хорошо. А теперь пойдем к другим могилкам. Там похоронили опознанных людей.

Они медленно вдвоем прошли по бровке к одинокой могилке. Параскева поцеловала металлический крест, но не плакала и не голосила, только приговаривала, а растерянный Старосельцев стоял рядом, боялся отпустить ее руку.

— А здесь мой Игнат с Шурочкой… Им хорошо, вместе они. Муку страшную приняли. Улетели как ангелы. Они почему-то не снились мне никогда. Наверное, в раю им вместе хорошо. Хоть бы раз приснились за столько годочков… А там, в углу, тоже семья похоронена, один мал меньше… Здесь я вам, Дмитрий Васильевич, и расскажу, как было в то страшное утро. И пусть послушают мои любимые…

9

На улице людей становилось все больше, и все двигались, выполняя