Несбывшаяся жизнь. Книга 2 - Мария Метлицкая

Характер у Ленечки был о-го-го. Ладно, что жаловаться, все ж хорошо. В семье, с дочкой и внучкой, любимой внучкой, с которой хорошие доверительные отношения, взаимная нежность и любовь, что еще надо на старости? Здоровья немножко, и все».

А оно подводило. Но и это нормально: возраст. Хорошо, что дочка врач. Правда, Мария старалась по пустякам дочку не беспокоить. Понимала, что Лизе и так хватает. Работа нервная, сложная – с людьми вообще сложно, а уж с больными! Семью на себе тянет, все на ней. И главное – одна, лучшие годы и без мужчины, без друга… В кино – с Аней или одна, в театр – одна, в кафе… Нет, в кафе Лиза не ходит, денег жалко. Иногда Мария думала: может, зря они с Лешкой тогда не сошлись, а вдруг бы сложилось?..

«Ой, нет, – тут же отвечала сама себе. – Только не Лешка. Да мало ли хороших? Только подходят не все».

Просто не везет ее Лизке, и все. Красивая, умная, толковая, работоспособная. А не везет. Сильным женщинам всегда не везет: так и тянут все на себе, всю жизнь, как ломовые лошади.

Совсем замкнулась ее Лиза, еще молчаливее стала – слова не вытянешь. Хмурая, улыбаться разучилась. Брови сурово сдвинуты, губы поджаты. Любой мужик испугается.

«Как дела?» – «Идут».

«Как на работе?» – «Обычно».

«Хорошо себя чувствуешь?» – «Нормально».

«Могу чем-то помочь?» – «И так помогаешь».

Коротко и сухо.

Мария смотрит на дочь – и видит, как та стареет, замыкается в себе, превращается в настоящий сухарь. А ведь красавица, ладная, стройная, длинноногая, глаз не отвести. Только не следит за собой, наплевать ей на это. А был бы муж – не плевала бы. Или если бы счастливая была. Но глаза холодные, нет в них жизни. И походка такая странная: рубленая, мужская. Мало в ней женственности, манкости. Точнее, совсем нет…

До слез ее жалко: за что? Легко сломать и растоптать женщину, предать, оставить – и все, нет ее, красивой, милой, улыбающейся. Даже оболочки нет, слетела, что говорить про душу? Замерзшая у Лизки душа, застывшая, на кусочки расколотая. Бедная девка, бедная, хуже нет женского одиночества… Вот она, Мария, счастливая. Несмотря ни на что. И ни о чем она не жалеет. И вся ее жизнь, тяжелая, трудная, скудная, была одним сплошным счастьем, потому что у нее был любимый. Она и представить себе не могла, чтобы от него отказаться! Правильно она сделала или неправильно – ни разу не пожалела. Ни Москвы не пожалела, ни удобств. Ни дочери… Потому что любила, а это все оправдывает. Или нет?

Лиза рассматривала единственную – затертую, блеклую, помутневшую – фотографию своего отца. Мария говорила, что они похожи. Ей виднее, но по фото ничего не поймешь, Марии просто хочется верить. Хочется верить, что именно он отец ее дочери. Не пустой случайный трехкопеечный пустобрех Топольницкий, а он, ее Ленечка, ее муж и любимый.

Лиза отложила фотографию. И все-таки, если решиться и найти его законных детей? Вдруг это правда ее кровные брат и сестра?

От волнения Лиза нервно заходила по комнате. Сказать Марии или не говорить? И как она это воспримет? Та семья для нее враги, предатели. Но при чем тут дети? Да и жену его сложно осуждать: это он ее предал.

Сколько им лет, этим детям? Немного за сорок? Мария говорила, что они погодки или что-то подобное, в общем, с небольшой разницей и старше Лизы на несколько лет.

Найти их несложно: есть адресный стол, есть фамилия, правда, нет имен. Хотя Мария наверняка знает их имена.

Никого у них нет, никакой родни. Случись что – как же Анюта? Возможно, они не захотят общаться, и даже скорее всего. Отец для них – предатель, изменник и уголовник, Мария – его любовница, наглая и ушлая баба, уведшая его из семьи.

Можно себе представить, что говорила им мать.

Надо сказать, Мария не удивилась.

– Знаешь, а я ждала, когда ты надумаешь, – задумчиво сказала она и громко вздохнула. – Ну попробуй, запретить я тебе не могу, хотя в успех предприятия не верю.

Мария внимательно посмотрела на дочь.

– Его жена, – Мария презрительно усмехнулась, – ну, та, что называлась женой, наверняка их настроила против.

– Ну, знаешь, – хмыкнула Лиза, – ее можно понять. Все-таки двое детей, ну и все остальное – суд, приговор, зона… И ты, и твой ребенок.

Мария кивнула.

– Конечно. Так что ни на что не рассчитывай. Думается мне, что они и разговаривать с тобой не станут.

– Попробую, – ответила Лиза. – Ты помнишь их имена?

– Еще бы, – усмехнулась Мария, – и имена, и примерный адрес. Иришка и Владик. Точнее – Ирина и Владислав. Жена – Альбина. Кажется, Альбина Петровна. Фамилию носила его, а что было потом – не знаю.

– Я бы на ее месте сменила, – бросила Лиза. – А адрес?

– Героев Панфиловцев, – уверено, без запинки, сказала Мария, – а дом… Кажется, восемь, но точно не помню. Помню серую мрачную панельку, длинную и унылую, со страшными черными швами.

Уже легче. Имена, адрес. Наверняка дети уехали, у всех свои семьи, а мать, бывшая жена, если жива, то, скорее всего, там и живет.

В справочном довольно быстро дали адрес Владислава Леонидовича Чернея.

– Повезло, что фамилия редкая, – вздохнула служащая. – У вас даже точного года рождения нет, искали бы до морковкиного заговенья!

Проживал Владислав Черней совсем в другом месте, на противоположном конце столицы: на улице Профсоюзной.

Лиза решила, что сначала надо найти брата – с мужчиной разговаривать проще: они долго не держат обид и, как правило, забывчивы и не мстительны. А дочку Иришку, Ирину Леонидовну, и уж тем более старуху Альбину, оставим на потом, на десерт. Если она, конечно, жива…

И Лиза решила, что в субботу поедет в Черемушки. А там будь что будет.

Накануне глаз не сомкнула, нервничала ужасно. Встала припухшая, раздраженная. Но крепкий кофе сделал свое дело, а французская пудра и тушь реставрацию завершили. Лиза посмотрела в зеркало и осталась довольна – насколько в принципе умела быть довольной собой.

Выбравшись из метро, Лиза в растерянности огляделась по сторонам. Район незнакомый, она в нем была впервые, да и если бы не впервые – поди найди среди одинаковых серых пятиэтажек ту, что нужна тебе. Хорошо бы узнать направление, куда двигаться, а то некстати зарядил дождь.

Лиза шла по Профсоюзной улице, а дождь набирал силу, и ветер не отставал, вырывая из рук красивый, дорогой, но хлипкий японский зонтик.

«Не дай бог, сломается, – вздохнула