Река течет через город. Американский рейс - Антти Туури

вернулся к бульдозеру, молча залез в кабинку, завел мотор и тронулся с места. Мы тоже принялись за работу. Мексиканцев не было видно весь день. Во второй половине дня Ринне несколько раз останавливал машину и разговаривал с американцами так долго, что прораб подходил напомнить, что ему платят не за перемалывание слов, а за работу на бульдозере. С неграми Ринне не разговаривал.

Конголезец, владевший английским, подошел предупредить меня, мол, наш соплеменник очень резко протестует, что фирма нанимает людей, не состоящих в профсоюзе, и как бы нам не пришлось оставить работу. Я сказал, что уже понял — финн финну худший враг в этой стране. Незадолго до конца рабочего дня прораб позвал нас поговорить. Мы отнесли наши лопаты в будку для инструментов и пошли к машине прораба, он вышел из нее нам навстречу. Из конторы звонили и сказали, что нами интересовались люди из профсоюза. Они уже знали, что здесь, на устройстве дороги, трудятся финны, у которых разрешение на работу не в порядке. Я спросил, пришло ли время нам получить расчет. Прораб сказал, что нам не стоит так сразу пугаться, строительная фирма пока еще сама решает, кому платить жалованье. Я перевел это Тайсто.

Тайсто сказал не задумываясь, что Ринне донес на нас профсоюзным боссам, которые в этой стране все как один гангстеры. С них станется прийти с дробовиками и автоматами проверять, какие у нас документы в кармане. Тайсто был готов уйти отсюда окончательно, не оглядываясь. По мне же, было бы лучше подождать, как решит строительное начальство. Тайсто сказал, что сосчитал, сколько должно быть в кассе денег, которые мы заработали, и если эти деньги выложат ему на ладонь, он больше не будет жадничать и перестанет насыпать американскую землю на полотно дороги.

Я перевел его слова прорабу. Тот приказал нам явиться утром на работу как обычно, днем прояснится, куда гнет профсоюз: может, он и не заинтересован в столь маленьком участке работы в такой большой стране.

Мы пошли к машине. Тайсто сказал, что захотим — сами оставим работу, но прогнать нас никто не прогонит. Я не ответил. Ринне пришел с рабочего участка и спросил, получили ли мы расчет. Я сказал, что о расчете и речи не было. Такие речи, считал Ринне, мы вскоре услышим. Я спросил, что за адское пристрастие у него притеснять нас. Мы ведь не хотим ничего другого, кроме как спокойно трудиться, поскольку мы не умеем убивать время безделием. Ринне сказал, что вокруг полно американских безработных бедняков, строительным фирмам нет нужды держать на работе укрывающихся от уплаты налогов финнов, у которых на банковских счетах долларов хватает.

Тайсто — мужик кряжистый — был на голову ниже Ринне, но подошел к Ринне совсем близко, схватил его за оба предплечья, сжал и спросил, что его мучает. Ринне сказал, что уже объяснил, чем он озабочен. Тайсто спросил: разве Америка не свободная страна? Ринне ответил, что и такие речи он слыхал. С Тайсто слетела шапка, когда он тряс Ринне, и тот поддал ее ногой. Мне пришлось вмешаться. Если бы я не удержал, отпустил Тайсто, он избил бы Ринне, старого человека. Ринне требовал, чтобы я отпустил Тайсто, он, мол, сам привык вытряхивать мальчишек из одежки, и ему уже не раз приходилось усмирять «диких».

Я велел Ринне уматывать, и как можно дальше, пока цел. Мне было непросто удерживать Тайсто, но все же Ринне испугался криков Тайсто, понял, что он не шутит. Ринне удалялся полубегом и ни разу не оглянулся.

Я отпустил Тайсто и сказал, что в такую жару не стоит бороться, а боксировать — тем более, разумнее было бы дождаться ясного, прозрачного осеннего дня, когда и в драке не вспотеешь. Тайсто примирился с этим, хотя не верил, что такой день когда-нибудь настанет в здешнем-то климате. Пока ехали в Лейк-Уэрт, он всю дорогу обдумывал, каким способом показать Ринне, что мы такие люди, с которыми и затевать товарищеский суд не стоило.

Я пообещал вечером поговорить с Тапани и другими: имеет ли смысл дальше смолить свою шкуру на этой работе, раз вышла такая ссора с местными финнами. Тайсто сказал, что придет со мной и расскажет всем о тех пакостях, которые Ринне нам уже устроил; следовало позвонить Отто и пригласить его, поскольку он знал Ринне и других финнов, которые долго жили в этой стране, и мог сказать, можно жить в согласии с этими костяными башками или нет.

Домой мы добрались лишь после четырех. Тайсто пошел в свое жилище, пообещав прийти к нам в семь. Кайсу приготовила еду. Я сходил под душ и поплавал, мы поели. Кайсу сказала, что весь день сидела дома, насморк у нее что-то не проходил. Я велел ей купить в аптеке средство от насморка, но Кайсу утверждала, что такие лекарства могут вызвать очень сильные нарушения развития плода, она вычитала об этом в финском женском журнале. Я сказал, что не знал об этом. Она спросила, уж не хочу ли я ненормального ребенка. Я не говорил, что хочу. Она спросила, чего же я тогда советую ей идти в аптеку за средствами против насморка, которые могут повлиять на плод. Я сказал, что ничего такого никогда ей не советовал. Кайсу считала, что рождение ребенка-уродца дало бы мне хороший повод бросить ее. Я больше не мог ничего говорить.

Я принялся читать финскую газету, вернее, выходящие на финском языке «Американские новости», издающиеся в Лантане, и читал до тех пор, пока Кайсу, вымыв посуду, не села смотреть телевикторину, в которой за ответы на каждый из примитивных вопросов выдавались премии в тысячи долларов. У Кайсу размеры премий вызывали вздохи; суммы в долларах мерцали на экране, пока отвечавший обдумывал вопрос.

Я спросил Кайсу, нужны ли ей деньги, она считала, что иметь собственные деньги было бы удобнее. Я пообещал выписать ей, когда только пожелает, чек на десять тысяч долларов. Она спросила, что ей делать с такими деньгами. Я сказал, может делать что угодно. Некоторое время она не произносила ни слова, затем спросила, хочу ли я, чтобы она вернулась обратно в Финляндию. Я сказал, что она сама этого хочет. Мы замолчали, сидели и смотрели рекламы, которые показывали по телевизору.

Кайсу сменила канал на другой, где шла передача о приготовлении пищи. Она не могла долго смотреть и эту передачу из-за того, что краски у нашего телевизора были грубые, они ее раздражали. Кайсу опять переключила программу: показывали