Беглец пересекает свой след - Аксель Сандемусе

ВОРЫ, МЕЛКИЕ И КРУПНЫЕ

Долгое время я был уверен, что я не знаю, что такое ненависть. В какой-то степени это было правдой. Смутные модулированные чувства, которые я, будучи взрослым, испытывал к огромному количеству людей, никогда нельзя было назвать ненавистью. Но я испытывал ее раньше — яркую пламенную ненависть; и когда я вспоминаю людей и ситуации того периода моего развития, старые эмоции вспыхивают с былой силой, но только для того, чтобы испариться. Вам часто может казаться, что я все еще поддаюсь ненависти, как это было раньше. И тут вы можете быть совершенно правы, потому что я делаю это в тот самый момент, когда память подталкивает меня к рассказу. Но мои эмоции вскоре улетучиваются. Моя страсть и кажущаяся ненависть — это лишь реакция злого духа в момент изгнания.

Рассказывая о Кристоффере Ватче, я упомянул, что позже должен прийти к похожей истории, которая началась раньше в моей жизни. Оле Эспен Андерсен был сыном плотника в Янте. Оле Эспен был милым маленьким буйным юнцом, и он был моим ближайшим товарищем до того, как я поступил в школу. Но в его компании мне всегда не хватало уверенности в себе, потому что его речь была более изысканной, чем моя, и он всегда был лучше одет. Его родители тоже были довольно утонченными. Его старшие братья и мои были злейшими врагами. Его братьям не приходилось работать помощниками по хозяйству. Но в нашем маленьком мирке царил покой. Однажды мы с Оле Эспеном стояли и разговаривали на тротуаре. На тротуаре лежала корка хлеба, которую я все время пинал ногой. Наблюдая за этим, Оле Эспен церковно заметил: «Ребенок, который топчет хлеб, будет отлучен от от Бога».

Я смотрел на него с удивлением и думала о Роуз, которая тоже упоминала Бога. Там, откуда я родом, так не разговаривали в кругу друзей. При определенных условиях можно было сказать «Господь», но если кто-то говорил «Бог», то на него смотрели с досадой и он ерзал на стуле от смущения. Я посмотрел на Оле Эспена и решил, что он мне не нравится.

Затем, однажды, я сорвал яблоко в саду, а Оле Эспен смотрел на меня. Эффект был ошеломляющим. Сначала казалось, что он умрет от увиденного, но в конце концов он вбежал в дом и крикнул матери. Она подошла к окну со своим утонченным лицом и что-то мне сказала. Я выбросил яблоко и убежал, полагая тогда, что я сам умру. Я не мог решить, кто хуже — тот, кто ворует яблоки, или тот, кто бежит с криками к своей матери.

После того как мы проучились в школе около полутора лет, плотник Андерсен собрался переезжать в другой город. В последний день его учебы в нашей школе Фрекен Нибе сказал Оле Эспену, что в новой школе, куда он должен поступить, он может сказать им, что готов к третьему классу — «Такой хороший умный мальчик, как ты! Просто скажи им что ты от меня, и тебя переведут в третий класс!»

Я смотрел на Оле Эспена и ненавидел его.

Прошло шестнадцать или семнадцать лет, прежде чем я услышал что-нибудь еще об Оле Эспене. Это было здесь, в Норвегии, в одно воскресное утро, когда я был в гостях у своих родственников в Хонефоссе. В местной газете я прочитал об Оле Эспене Андерсене из Янте. Он был арестован в Бергене за кражу со взломом.

Моей спонтанной реакцией было: «Вот, Оле Эспен, это тебе за яблоко, которое я украл!»

Я считаю, что для нас лучше воровать, пока мы находимся в подходящем для этого возрасте, и покончить с этим, пока есть возможность. В некоторых случаях о ворах говорят, что их преступления были логическим результатом их юношеской склонности к воровству. Но так говорят только лицемеры и люди со слабой психикой. Покажите мне человека, который не воровал в детстве, и я покажу вам человека, который обязательно украдет сегодня.

Должен добавить, что сразу же после прочтения газетной статьи мне стало жаль бедного Оле Эспена. Было бы лучше, если бы он когда-то был способен на небольшое воровство яблок.

Прошли годы, я не видел его и не имел возможности пересмотреть детскую ненависть — она была просто «забыта». Никто, я надеюсь, не подозревает меня в том, что я злорадствую беде человека, находящегося в государственной тюрьме в Акерсхусе, только потому, что мы были плохими друзьями в раннем детстве.

Эта история тронула меня; я уделил много внимания проблеме причины и следствия и пришел к такому выводу: Я стал осторожным в своем пристрастии к озорству, и поэтому со временем оно уменьшилось. Но я не был достаточно зрелым, чтобы подвести черту в гавани Мизери. Мне не хватило ни лет, ни смелости. Эти два элемента я обрел позже, а потом я встретил Кристоффера Вотча.

УЖАСНЫЙ ЧЕЛОВЕК

В нашем саду, площадь которого составляла всего несколько метров квадратных, стояло грушевое дерево, которое посадил отец. Однажды осенью я пошел собирать опавшие плоды. Мне было лет пять-шесть. На дороге стояла группа больших мальчиков — мои старшие братья и старший брат Латтерфроскена. (Latterfrosken, прозвище, буквально: «смеющаяся лягушка», но в норвежском языке более острое по своему воздействию. — прим. переводчика на английский) (О Латтерфроскене будет рассказано позже). Его брата звали Калле, и у этого мальчика было лицо, которое мне не нравилось; оно было прищуренным и бледным, с жадными и коварными глазами, похожими на глаза кур, которые следили за мной, когда я ходил под деревом. Затем он сказал с опасной усмешкой: «Посмотрите на это! Он стащил грушу с дерева!»

Остальные ругали меня. Я стоял с открытым ртом и не решался протестовать. Когда об этом сообщили матери, она согласилась, что мне нельзя доверять. Я не мог найти адекватного ответа и с тех пор боялся Калле. Я был потрясен тем, что мальчик, который, на мой взгляд, уже вырос, обвинил меня в том, в чем я был абсолютно невиновен. Поскольку ничего не произошло, он мог бы обвинить сам себя, что могло послужить причиной его обвинения? Я рассуждал сам об этом, и моя логика оказалась удивительно острой, гораздо ближе к истине, чем я тогда осознавал. Сбросить вину с себя было