Любовь моя Ана - Софья Асташова

была не Радистка Кэт. У Кэт были такие же кудрявые чёрные волосы, как у него. А у этой девушки волосы были светлыми. Он стоял у неё за спиной. Штаны спущены до щиколоток. Руки держат незнакомку за талию. Она, обнажённая по пояс, лежит животом на столе, за которым он по ночам писал стихи. Её кожа была розовой, как кошачий нос, а юбка задрана на спину.

Я увидела себя со стороны, будто в кино. Вот уж чистый ужастик. И ещё эта музыка. Он повернул голову, приложил палец к губам и лениво улыбнулся одним уголком рта. Весёленькая ухмылка застыла на его лице: «Да, немного неловко, но ведь ужасно смешно». Вот что было в этой гримасе. Весело, ему было просто весело. Он хохотнул, как будто это была неожиданная, но при этом забавная встреча. «Тсс, тише», – говорил его беззвучный жест.

Я не произнесла ни единого слова, не издала ни единого звука. На какой-то момент я как будто позабыла, где оказалась, – зачем я здесь? Что делать – драться или бежать? Я не могла двинуться, но почувствовала, как зашевелились волосы на голове. Ощущение было такое, будто мозги выскребали из головы чайной ложкой. А он продолжал раскачивать хлипкий стол с лежащей на нём блондинкой.

Мне не хватало кислорода. Было странное ощущение, что внутри что-то порвалось. Закружилась голова. Стук, который я слышала, – это был не стук его тела о тело этой девушки, он стучал по мне, как молот по наковальне, выковывая из меня воина. Жар разлился по телу. Прикоснувшись тогда ко мне, вероятно, можно было бы обжечься, как о раскалённое железо. В этой точке он сделал меня сильной. Он вернул силу мне.

В конце концов, сбросив оцепенение, я поняла, что мне лучше уйти. Я закрыла общую дверь в квартиру, вышла в подъезд и только там стала диким криком, яростью, унижением. Прислонилась к холодной грязно-зелёной стене, сползла на пол. Сумки с книгами остались на пороге. Странная штука: я почувствовала облегчение, когда подтвердились мои худшие опасения. А я-то думала, так бывает только в кино.

Не знаю, сколько времени я просидела в подъезде, но незнакомка так и не вышла. Наверное, он предполагал, что я могу устроить ей засаду. С красным заплаканным лицом я направилась в единственное место, которое у меня оставалось, – к маме.

Я ещё долго кипела злобной ревностью. Внутри меня была такая ярость, что я могла только корчиться, как корчится от боли животное. Я уцепилась за свою тошнотворную боль, за отвращение.

Я узнала два секрета. Первый – мир может перевернуться с ног на голову за одно мгновение. Невозможные вещи происходят, словно самые обычные. Одно мгновение может стать роковым событием. Мгновения достаточно. Второй – ничто не проходит бесследно. Если где-то убывает, значит, где-то прибавляется.

С этого дня у меня появилась способность – способность терять и извлекать из потери новые смыслы и силы. Но, как говорил Агамбен, способностью нельзя владеть, в ней можно лишь обитать.

А потом всё вдруг успокоилось, как после бури. В хорошее расположение духа я вернулась на удивление быстро. Проснувшись, я почувствовала, как по всему телу разливается какая-то новая жизненная сила. Разбросанный солнцем свет лежал во всех уголках моей комнаты. Голова болела от слёз, кожу стягивало, но я чувствовала себя сильной. Я больше не была одинокой. У меня созрел план. Я посмотрела в зеркало и увидела что-то новое. Мне улыбнулась она – Ана. Взяла меня за руку и уже не отпускала.

В конце концов, я никогда и не сомневалась, что так и будет.

Любовь моя Ана

Я точно знаю, что это было со мной всегда. Ана сопровождала меня всю жизнь, хотя я не сразу узнала, как её зовут. Дело же совсем не в весе, как может показаться.

Необходимость отыскать вескую причину, чтобы продолжать жизнь, которая разваливалась на части, обрушилась на меня как гром среди ясного неба. Решение пришло как-то само собой. То, что я увидела, войдя в ту комнату, дало мне это решение. Я должна отомстить – стать такой худой, пока не исчезну. Я буду вредить себе, но верить, что чувством вины у меня получится ненароком убить и его. Тогда мои мучения обретут смысл.

С любовью покончено. Для меня в мире уже не осталось мужчин. Освободилось много места в сердце. Пустота наполнена возможностями. Всю жизнь я мечтала стать худой и поняла, что сейчас самое время. Я не знала, получится у меня или нет. Точнее, была уверена, что не получится.

В сердце завелись черви, и я стала одержима желанием отомстить всему миру, навредив при этом только себе. Заморить себя голодом – вернуть себе контроль. Это была трудная задача, но я нырнула в неё с головой. Анорексия – это погружение в себя. Ты воздвигаешь между собой и миром такую высокую стену, что не видно, где она заканчивается. Ни один луч света не пробьётся сквозь неё. Жизнь вдруг сделалась такой тёмной, как будто меня накрыли колпаком. Не всем нужен свет.

Я захлопнулась, как ракушка. Мои глаза закрылись и буквально повернулись зрачками вовнутрь. Там они увидели много интересного. Это был совершенно иной мир, параллельный обычному и полностью от него скрытый. Я чувствовала себя новенькой, как ещё не открытый подарок, жизнь которого ещё не началась, однако вот-вот начнётся.

Полный отрыв от реальности – и больше ничего не нужно. Я не шучу. Все ориентиры исчезают, остается только стрелка весов и голод. Скинуть одежду, встать на весы и увидеть, как стрелка делает шажок влево. Маленький шаг для человека, но огромный для анорексика. Я выигрывала, и это было сродни раю на земле.

Не было какой-то определённой цифры. Не существует какой-то определённой цифры. Всегда будет мало, то есть – много. Всегда ты будешь весить много. Всегда можно похудеть ещё. Всё начинается с пары делений – полкилограмма, потом ещё полкилограмма. Полкилограмма здесь, полкилограмма там. Стрелка ползёт медленно, как же медленно она ползёт! Колеблется, возвращается.

Отвес – это единственное, что приносит удовольствие, и я хочу, чтобы это не заканчивалось. Я просто хочу всегда видеть отвес. Вскоре я понимаю, что никакая цифра не сможет меня удовлетворить.

Анорексия растёт, как плесень, – снаружи её ещё не видно, но внутри она уже есть. А если она и внутри и снаружи, то её уже ничем не выведешь.

Нет ничего тяжелее, чем стать легче. Но анорексия щедра. Ана