Адвент - Ксения Сергеевна Букша

сплетённых отцом трубах

никто не знал, что варится

в его рано облысевшей голове

человека, который оказался в гуще войны – партизаном – двенадцати лет

побывавшего в Маутхаузене

и освобождённого американцами

а потом попавшего в ГУЛАГ

итак, вполне разрешённый досуг —

лежание в ванне

в некотором подпитии

полном покое

горячей воде

первой в ванну обычно заглядывала

старшая сестра Кости

садилась на бортик

просила объяснить, вправду ли глаз орла

может разглядеть, как сверкают горные породы

ночью, ну, при свете звёзд

или это орлу не нужно

и ещё – что такое калигула

почему его так прозвали

то же ли это самое, что нинка-корзинка

или там вовочка-верёвочка

или просила папу поиграть с ней в слова

но не просто так, а только в вещественные

то есть такие,

которые можно подержать в руках,

но нельзя пересчитать

например, «соль» или «любовь»

Вторым, конечно, заскакивал

младший брат Фёдор

человек наглый

таким и остался

неунывающий и лохматый Фёдор

не то чтобы очень хотел побыть с отцом

он просто отлынивал от уроков

мать разыскивала его в ванной у отца

но он забирался под чугунную ванну

делался плоским, не дышал

не боялся ни мокриц, ни луж

и отец не сдавал его никогда

а сестра, та просто скрывала его

за подолом юбки

и в эту минуту отец начинал смеяться

понемножку выдыхая воздух и прикрывая глаза

в деланной беззаботности

или даже в настоящей

это был хороший смех – не маленький

и не большой

этот смех весь помещался в настоящем

как папа – в ванне

потом прибегала Алёнка

радостная, милая, детская

на ходу раздевалась

и ныряла к папе в ванну

вода к тому времени делалась уже

не очень горячей

а если она всё же ещё была горячеватой

то папа делал её похолоднее

иногда Алёнка прямо сразу,

как её мама приведёт из сада

так прямо и ныряла к папе в ванну

на его волосатую грудь

к странно пахнущему лицу

и неуклюжим шуткам

и книжке, которую он пытался читать

сквозь всё это

её небольшие ноги щекотали папу

и папа опять – запрокинув голову – смеялся

своим смехом, не большим и не маленьким

таким, как будто он уже всё в жизни сделал:

защитил родину ценой собственного здоровья

построил дом

породил кучу народу

которая роится тут вокруг

и теперь уже ничего не надо делать

можно слегка подвыпить и лечь в ванну

которую тоже построил сам

а вот Костя

а Костя

тот приходил последним

он был слишком умный, такой умный, что даже тупой

он приходил в смешанных чувствах —

отвращения и любви

он слышал из комнаты, что в ванной идёт веселье

но не шёл

он и хотел, и не хотел идти

он сердился на отца

на то, что он бестолковый, хмельной

на его дурацкие шутки, – папа вечно над ним подшучивал

а Костя никогда не хотел смеяться

сохранял ледяное выражение лица

он всё понимал

но ему было жалко маму

ему было жалко, что никто не на её стороне

хотя она так старается

иногда Костя приходил нарочно не к папе, а к маме

приходил со своим Фихтенгольцем

которого начал штудировать задолго

до математического интерната

приходил и садился в кухне

и так они сидели в двух метрах друг от друга

папа в ванной со своим журналом

и с обожающими его детьми

а Костя – рядом, но не с ним —

с Фихтенгольцем

и мама с Костей

Костя обожал маму

он жалел её, дико жалел

да и – кто-то должен был оказаться

на её стороне

вот так оно и шло

а дом у них был кривой

строили его сами научные сотрудники

когда им выделили материал

папа принимал живейшее участие

поэтому дом был кривой

ни одной прямой линии

пол кривой, и стены, и потолок кривой

но земное притяжение не обманешь

и вода из душа лилась прямо вниз

а значит – на пол кухни

и образовывалось небольшое пятно

потом большое

оно подползало к ногам матери

к Косте и Фихтенгольцу

оно становилось больше с каждым годом

и когда Костя уехал, когда ему исполнилось

четырнадцать

оно стало большим

очень большим

оно стало слишком большим

а всякое пятно имеет свои пределы

хотя бы – пределы кухни

на которой мама сушила на батарее

чайные пакетики

чтобы удобрять огород, который растила

под балконом

когда папа убил себя, Костя был в интернате

а Алёнка и Федя – в школе

старшая сестра была в роддоме на сохранении

а мама была на работе или в магазине

и никто не пришёл

и улыбаться было некому

и отключили горячую воду

просто выход был бы в том, чтобы всё время длить струйку

чтобы не кончался шампунь, горячая вода

и все были бы дома

но сбой – и всё пошло не так

кончился вечный цикл, годовой круг

прыжок в сторону – наступила свобода, смерть

когда отец убил себя, мать сожгла его дневники

в которых было про лагеря

она чего-то боялась, шёл 1988-й

можно было не бояться уже ничего

Ельцин уже ехал в трамвае навстречу ветрам

но она боялась

её можно понять

6

На берегу канала Грибоедова, за пешеходным мостиком, стоял, как торт, дворец Бракосочетаний. Почти каждый день во дворце игрались свадьбы и свадебки разного калибра и разной степени пафоса. По все четыре стороны от мостика находились рестораны: один назывался просто «Весна» (белый, зелёный и фиолетовый цвета), другой был для хипстеров, третий для чиновников, а четвёртый никак не мог определиться и поэтому то закрывался, то открывался с новыми названиями.

Ну а на мостике тусовались свадьбы, каждый день, кроме понедельника. По понедельникам дворец кособрачетаний имел свой выходной. В другие же дни церемонии проходили по порядку: белые туфли, платья, зимой – полушубки, в любую погоду – высокие причёски, коктейльные красные и зелёные шелка свидетельниц, бухие свидетели, стриженные под машинку, и маленькие племянницы, и сестрёнки с длинными ногами и беличьими бровками, и тесть грузин, и молодая тёща, и мегафоны, блёстки, языки пламени, рис, лепестки, осколки бокалов.

У Ани с Костей свадьбы не было, потому что не было родственников, которые могли бы на ней настаивать. Вся родня у них жила далеко. Возможно, им стоило обвенчаться, но