Любимая звезда - Анна Радзивилл

А теперь мир упростился, и я знаю, что бывают двухцветные мячики. Но зато сегодня никак мне не представить – как это я на улице подойду к человеку, который мне понравился, и скажу:

– Здравствуй! Как тебя зовут? Давай дружить!

Мир усложнился.

* * *

Вот как всё это выглядит теперь.

Московский вокзал. Метро. Уже очень поздно. Я еду из дома ночевать к подруге после длинного и никому не нужного скандала, и на душе у меня пусто и отвратительно.

Мне осталось только вздохнуть, шагнуть на эскалатор и – вниз, под землю, с человеческим водопадом.

Но вдруг я спотыкаюсь, если можно так сказать, о взгляд. Человек на меня смотрит. Я не понимаю, о чём он думает. Только вижу, как он весь восхищённо протягивается мне навстречу. Высокий, тонкий. На лбу шрам.

Мне осталось ещё два шага. Шаг.

– Постойте… Вы очень торопитесь?

Надо сказать: «Да, тороплюсь». Высоко поднять голову, ступить на эскалатор и съехать торжественно вниз, но я вдруг честно говорю:

– Нет. А что? – И останавливаюсь.

Так не полагается, и поэтому он не знает, как быть.

Я тоже не знаю. Мы стоим и смотрим друг на друга молча. Как айсберги. А толпа нас обтекает. С каждой секундой он нравится мне всё больше и больше.

– Что вы на меня так смотрите? – теряется он.

– Ладно, не буду, – говорю я, но не отворачиваюсь.

Наконец, он придумал, что сказать:

– Вы не могли бы мне помочь?

Господи, меня хлебом не корми – дай кому-нибудь помочь!

– Понимаете… Я ничего не буду вам объяснять. Надо позвонить одному человеку, а потом… поехать в одно место. Это можно?

(Всё я понимаю. Ты это придумал потому, что не знаешь, как меня задержать. Ведь не можешь ты мне сказать: «Я совсем один, мне так тошно… Пойдём со мной!» А я не могу доверчивым движением взять тебя за руку и пойти. Так не полагается. И поэтому ты бездарно врёшь про «одного человека в одном месте».)

– Ну, если это так необходимо… – говорю я очень серьёзно, неожиданно для себя.

– Тогда подержите, пожалуйста, мой портфель. Он лёгкий.

– Зачем?

– А чтобы вы не ушли, пока я буду звонить.

Что его, пятнадцать раз обманывали, что ли?

* * *

В такси можно опомниться и слегка собраться с мыслями. Нет, всё-таки какой бред: ночью, неизвестно с кем, неизвестно куда я еду и, честно говоря, не знаю зачем.

– А вы, собственно, кто? – спрашивает меня мой спутник.

– Я – наш человек, – говорю я таинственно и серьёзно. Хочется просто назвать своё имя, но я всё-таки повторяю: – Наш человек.

– А… Понятно. (Ни черта тебе не понятно.) А под каким флагом вы выступаете?

(Под каким, действительно, флагом я выступаю? Ну почему ты задаёшь мне такие идиотские вопросы?)

– Да под тем же самым, – лихо отвечаю я.

– Да?

– Да.

Представляю, как забавно шофёру слушать наш разговор, но он профессионально молчит.

Нет, мир всё-таки здорово усложнился.

* * *

Садовая. Старые дома. Подворотня в духе Достоевского. Под аркой в стене – ниша. В нише – дверь.

Вообще-то ещё можно сбежать…

Ключ повернулся в замке, дверь скрипнула.

– Только ты ничего не бойся.

– А я и вообще ничего не боюсь.

– Ну тогда делай два шага и стой.

Шагнула. Стою. Мрак.

Дверь захлопнулась. Он мягко прошёл мимо меня и повернул выключатель.

Оказывается, мы посреди кухни. И оказывается, мы на «ты».

– Проходи.

* * *

Мебель расставлена с математической аккуратностью, по комнате хоть на велосипеде катайся. Окна – на уровне земли, в окне – железная решётка. Не выскочишь. Н-да…

– Садись. Сейчас мы с тобой выпьем. – И, поймав мой взгляд, успокаивает: – Двадцать восемь грамм, не больше.

– Понимаешь, – говорю я, – но я просто не пью. Это один из самых крупных моих недостатков.

– Это ничего. Сейчас выпьешь.

Портвейн колыхается у меня перед глазами в тёмно-синей фарфоровой чашке, запах вина бьёт в нос. Господи, ну что же мне делать, если я действительно не пью?

– А ты чашку держишь, как пиалу. – Он пьёт залпом такую же синюю чашку, секунду остолбенело молчит, а потом ловит обратно нить своей мысли: – У нас так держат пиалу.

– Где – у вас?

– В Баку. Я – наш человек только наполовину. А наполовину – мусульманин. Я там родился.

А я там никогда не была, и от этого ему меня просто жалко.

– Ты не видела Баку?! У нас его называют Баки-джан. Я не знаю, как это сказать по-русски, дословно это «ветер – душа».

Глаза у него глубоко-чёрные, без зрачка. И смотрит он на меня растроганно и чуть удивлённо: вот, мол, что я тебе сказал! И вдруг спохватывается, напускает на себя строгость и опять резко, порывисто, с досадой:

– Почему же ты не выпила? Пей!

– Нет, спасибо. Ты съешь вот эту солонку соли – тогда я выпью. (Отличный способ, ещё никто ни разу не съел.)

– Какая дура!..

Я молчу так гордо, что ему становится не по себе.

– Ладно, ты не обижайся. Я вообще-то мастер оскорблять людей. И очень тяжёлый человек.

(Подумаешь, оригинал! Видел бы ты, что я, такая хорошая, устроила в собственном доме два часа тому назад…)

– Ну да, оскорбил – и сразу взвился в собственных глазах.

– Куда? – не понял он.

– Вверх.

– А тебе не кажется, что ты слишком остроумная?

– Нет. А что?

– Возникаешь много. У нас бы тебе паранджу на морду – и всё. Чтобы не возникала.

(А что? Может быть, это и выход? И я, может быть, сейчас не тут бы сидела, а дома?)

Я железно молчу.

А он вдруг совсем иначе, умоляющим тоном:

– Ну выпей! Я же не знаю, как с тобой говорить. Я же тебя совсем не знаю…

(А я тебя, что ли, знаю?)

Нет, мир безнадёжно усложнился.

* * *

Уже перестали ходить трамваи. Тишина. Мы сидим друг против друга (между нами – круглый стол) и всё бьёмся над выяснением, как он выражается, основных параметров.

– Ну а всё-таки, кто же ты? – настаивает он.

– А ты кто?

– Я? – он задумался. – Профессия, что ли?

– Ну хотя бы.

– Инженер по радиоэлектронике. Член профсоюза. А почему ты не пьёшь?

Жуткий вопрос. Я не знаю, почему все пьют, а я не пью. Ну мне просто невкусно, зачем же я буду это пить? И потом, голова-то мне на плечах нужна постоянно, а не время от времени… А поскольку паранджу на морду мне ещё надевать