Дух мадам Краул и другие таинственные истории - Джозеф Шеридан Ле Фаню

Глава VII

Банкнота

Сэр Бейл вихрем ворвался в святая святых экономки и столкнулся лицом к лицу со смиренно ожидавшим Филипом Фельтрэмом.

Если бы кто-либо отважился в эту минуту составить представление о хозяине Мардайкс-Холла по его внешнему виду, то сами собой напрашивались бы небезосновательные подозрения о склонности к насилию; однако, хотя сэр Бейл и стиснул трость так крепко, что она дрожала в его руке, все-таки он явно не намеревался дать выход своей ярости жестоким ударом. Тем не менее сэр Бейл был на редкость сердит. Остановившись в трех шагах от Фельтрэма, он воззрился на него бешено сверкающими глазами. Было ясно, что в мозгу его зреет что-то необычайное.

– Я давно ищу вас, мистер Фельтрэм. Мне нужно сказать вам пару слов, если, разумеется, вы закончили вашу… вашу… что бы там ни было. – Он махнул тростью в сторону подноса с чаем. – Через пять минут жду вас в библиотеке.

Баронет не спускал с Фельтрэма сурового подозрительного взгляда, словно ожидая прочитать на его лице уличающий трепет; затем повернулся на каблуках и направился в библиотеку. Путь туда был долог, через длинные коридоры и многочисленные переходы. Баронет шагал очень быстро и вскоре добрался до цели. Едва сэр Бейл подошел к камину, в котором тлело большое полено, и обернулся, как в дверях показался Филип Фельтрэм.

Баронет глядел на редкость сурово. Подобная ярость была настолько непривычной, что Фельтрэм не мог отвести глаз от лица хозяина и ответил на его мрачный, немного растерянный взгляд выражением тревоги и озабоченности.

Под этим взглядом Фельтрэм невольно замедлил шаг и наконец застыл в нерешительности посреди просторной комнаты, на почтительном расстоянии от сэра Бейла, который стоял, сдвинув пятки, на коврике у камина, спиной к огню, и сжимал в руке тросточку, подобно строевому сержанту на плацу.

– Будьте добры, закройте дверь. Вот так. Подойдите ближе. Мне не хочется орать на весь замок. А теперь слушайте.

Баронет прочистил горло и замолчал, не сводя глаз с Фельтрэма.

– Всего дня два или три тому назад, – начал он, – вы говорили, что хотели бы иметь в кармане сотню фунтов. Я прав?

– Да, пожалуй.

– Пожалуй? Вы прекрасно знаете, что прав, черт побери, без всяких «пожалуй». Ничего не имею против вашего желания, особенно сейчас. Вы меня понимаете?

– Понимаю ли? Да, сэр, вполне.

– Еще бы не вполне, – сердито ухмыльнулся сэр Бейл. – Вот странное совпадение, сэр: вы желали сотню фунтов, но не могли ее ни заработать, ни одолжить, однако нашли другой путь. И, как ни странно, у меня она была – банкнота в сто фунтов стерлингов, выпущенная Банком Англии, – лежала вот тут, в письменном столе. – Он ткнул концом трости в большой латунный замок. – Тут лежала эта банкнота, а вместе с ней – бумаги, над которыми вы трудились. Ключей от ящика только два – один у меня, другой у вас, и черта с два у кого-то в этом доме есть еще один ключ. Что, начинаете понимать? Не стесняйтесь. Между нами не должно быть никакого вранья.

Фельтрэм и вправду начал понимать, что его подозревают в чем-то ужасном, но никак не мог взять в толк, в чем же именно. И, будучи обладателем самого злосчастного из темпераментов, заставляющего своего обладателя при малейшем подозрении втягивать голову в плечи, он тотчас же смешался, как смешались бы другие, оказавшись пойманными на месте преступления.

– Ха-ха! Вижу, мы и впрямь начинаем соображать, – яростно нападал сэр Бейл. – Понимаю, вам, должно быть, очень скучно выслушивать историю, которую вы знаете не хуже меня, но я буду краток. Сегодня утром я достал ключ, намереваясь отослать уведомления об уплате королевской подати и особого земельного налога. Вы о них прекрасно знаете – вы – вы – именно вы лучше всех знаете, что их нужно платить. Я открыл ящик вот так – и так – и заглянул туда, где оставил свою банкноту, но она исчезла. Банкнота исчезла, понятно?

Наступила долгая пауза, в продолжение которой несчастный Фельтрэм стыдливо жмурился под обвинительным взглядом баронета, прочищал горло, намереваясь что-то сказать, но так и не произнес ни слова.

– Банкнота исчезла, и мы оба знаем куда. Видите ли, мистер Фельтрэм, я банкноты не крал, а кроме меня и вас, никто в ящик залезть не может. Вы хотели бы уехать? Не возражаю, но черт меня побери, если я отпущу вас вместе с банкнотой. Лучше отдайте ее прямо сейчас, иначе придется сделать это позже, в месте куда менее приятном.

– О, святые небеса! – воскликнул наконец бедный Фельтрэм. – По-моему, я болен.

– Разумеется, больны, еще как. Чтобы извлечь деньги из живота, нужно принять сильное рвотное средство, а расставаться с такой крупной банкнотой – все равно что вырвать себе зуб. Больны-то вы больны, но болезнь – еще не доказательство невиновности. Не считайте меня дураком. Отдайте деньги по-хорошему.

– Да покарает меня Господь…

– Непременно покарает, проклятый мошенник, если не вернете деньги. Есть справедливость на небесах. Мне совсем не хочется отправлять вас на виселицу. Охотно вас отпущу, но будь я проклят, если вместе с вами выпущу из рук свою банкноту. Если вы ее не отдадите, я выпишу ордер и обыщу вас – и карманы, и портфель, и багаж.

– Боже мой! Или я сплю?

– Не спите, уважаемый, и я тоже не сплю, – ответил сэр Бейл. – Она у вас случайно не при себе?

– Упаси Боже, сэр! О сэр, сэр Бейл, о Бейл, Бейл, это невозможно! Не можете же вы поверить в такое. Разве я когда-нибудь вас обманывал? Вы меня знаете с тех пор, как я под стол пешком ходил, и… и…

Он разразился слезами.

– Кончайте хныкать, сэр, и отдайте банкноту. Вы чертовски хорошо знаете, что она мне нужна, и если вы доведете меня до крайности, я вашей жизни не пожалею. Я свое слово сказал.

Сэр Бейл указал Фельтрэму на дверь. Бледный как смерть, с блуждающим взглядом, Филип Фельтрэм побрел к дверям, как во сне. Лишь добравшись до дверей экономкиной комнаты, он вспомнил, куда направлялся. Прижимая к сердцу сжатый кулак, бедняга не сознавал, что дышит, пока из груди не вырвался тяжкий всхлип, пронизавший все его существо. Невидящими глазами Фельтрэм смотрел в окно, не замечая красоты открывавшегося пейзажа.

Все его предыдущие невзгоды были комариными укусами по сравнению с обрушившейся катастрофой. Впервые в жизни Фельтрэму было суждено измерить всю глубину уготованной ему боли. Он даже не подозревал, что может находиться так близко к безумию