Русский остаток - Людмила Николаевна Разумовская

Ее объявили как русскую звезду из Ярославля. Заметив несколько скептических взглядов, брошенных на звезду его сердца, Федор невольно стиснул зубы и сжал кулаки. Сейчас она им покажет!.. И Тамара действительно показала. Она невозмутимо уселась на сцене и, взяв в руки гитару, не торопясь и не обращая ни на кого внимания, настроила, сделала короткую паузу и, как изучил уже ее манеру Федор, поведя вокруг невидящими глазами, тяжело вздохнула. Зал замер. В гробовой тишине она исполнила цыганский романс, после чего последовал естественный уже для Федора взрыв восторга. Кричали и хлопали все и требовали еще! Она спела еще и еще и удалилась со сцены, как полководец-победитель, не глядя на буйство поверженных в рабство пленных.

Их столик моментально окружили мужчины, откуда-то появились цветы, шампанское, хлопали пробки, звенели бокалы, пили ее здоровье и вскоре всю завалили букетами. Какой-то древний старичок, представлявшийся «последним из рода…» (Алексей не разобрал фамилии), все пытался поцеловать ей руку: «Прелестно… очаровательно… шарман… Вы напомнили мне мадам Плевицкую». Его оттеснили. Респектабельные мужчины, забыв свою чопорность и недавний скепсис, наперебой старались привлечь ее внимание, сделать комплимент и выразить свой восторг.

Наконец ей поднесли визитку господина N., хозяина ресторана, с просьбой пожаловать завтра к одиннадцати часам утра для приватной беседы.

Тамара снисходительно раскланялась с поклонниками и удалилась из ресторана.

Ехали молча. Она снова вознеслась на недосягаемую, леденящую душу высоту, а он сделался опять робким, послушным и ни на что не претендующим ее пажом, он простил ей сразу и все, как только она запела. Он снова уже ничего от нее не хотел, он был затаенно счастлив от одной только мысли о своей причастности к ней, к ее необыкновенному таланту. Все остальное можно и потерпеть.

На следующее утро Тамара поехала к господину N. Он предложил ей годовой контракт и приличный гонорар. Не раздумывая, Тамара согласилась и в тот же день переехала в отель, который снял для нее хозяин ресторана.

4

Брата и сестру Алексей встречал на Московском вокзале с цветами (цветы, естественно, для девушки). Но из поезда Маняша вышла одна.

При встрече они поцеловались. Вернее, его поцеловала Маняша. И долго потом он ощущал это легчайшее прикосновение нежной девичьей кожи и все ощупывал свою щеку, словно на ней должен был запечатлеться след от ее дружеского поцелуя.

– А где Федор? – спросил Алексей, подхватывая ее вещи.

– Он не приедет. Он, кажется, влюбился в актрису и теперь… недоступен для окружающих, – улыбнулась Маняша. – А у вас все по-прежнему, я смотрю, дожди…

– Это так серьезно?.. У Федора?

– Я не знаю. Вообще-то она замужем, – вздохнула девушка. – Мама очень переживает, но… что тут поделаешь?

Дождь стал накрапывать сильнее, и она раскрыла зонтик.

«Действительно, – подумал Алексей, – что тут поделаешь». И вдруг осмелился спросить:

– А Леня приедет?

– Леня?.. – Она пожала плечами. – Не думаю. Он, как всегда, чем-то там занят. Хотя мне никогда в жизни не понять, чем это он там занимается. Какой-то у него вечный би-и-и-знес. Перпетуум мобиле! – И она снова лукаво улыбнулась.

– Значит, придется тебе скучать со мной, – решительно сказал Алексей, внутренне радуясь, что они будут эту неделю совсем одни.

– Почему скучать?

– Потому что я не умею развлекать девушек. И вообще предпочитаю молчать.

– Я тоже! – весело воскликнула Маняша. – Значит, мы с тобой два сапога пара.

Это неподдельно искреннее восклицание его немного подбодрило.

Они спустились в метро и через остановку вышли на Чернышевской. Несмотря на моросящий дождичек, решили пойти пешком через Таврический сад домой, где Галина уже приготовила для них праздничный обед.

Она не знала, говорить девушке о Юрином несчастье или нет, все же он был их родственник. Но Маняша сама спросила:

– Дедушка с бабушкой беспокоятся, отчего от Юрия Петровича нет никаких известий. Он здоров?

Смягчая по возможности краски, Галине пришлось сказать правду.

Маняша слушала рассказ, и лицо ее становилось все более страдальческим. Наконец она спросила, чем они могут Юрию Петровичу помочь. Галина сказала, что помочь Юре можно только морально, но она не уверена, будет ли ему приятно, что о его положении знают французские родственники.

– Да, конечно. Но ведь он ни в чем не виноват!.. Я попрошу дедушку прислать ему денег, он наверняка нуждается в лекарствах и хорошем питании.

Но Галина, поблагодарив, сказала, что все необходимые лекарства Юрию Петровичу она посылает, а также разрешенные продуктовые посылки, так что об этом можно не беспокоиться.

Вечером, когда кончился дождь и внезапно прояснилось небо, Маняша с Алексеем отправились гулять по набережной, дошли до Петропавловского собора и вышли на песчаный берег Невы, где раньше так любили загорать ленинградцы.

– Знаешь, я прежде думала, что самый красивый на свете город – Париж. Но теперь… кажется, я начинаю любить больше Петербург.

Алексей промолчал. Что он может сказать? Он не был в Париже да и вообще за границей.

– Между прочим, дедушка мне рассказывал, что один из Шабельских, не помню точно, кто, был комендантом Петропавловской крепости.

Алексей снова промолчал.

– А ты что-нибудь знаешь о своих предках?

– Да. Мой прадед со стороны отца воевал вместе с Колчаком. А прадед со стороны матери – новомученик протоиерей Афанасий. Он недавно прославлен…

Маняша смотрела на него круглыми глазами.

– Он святой, да?

– Святой, – подтвердил Алексей. – Мы с мамой ездили в село, где он служил, пока его не арестовали. Это не очень далеко, на озере Ильмень.

– Как бы мне хотелось побывать когда-нибудь в настоящей русской деревне!.. – воскликнула девушка.

– Тебе захотелось экзотики?

– Вовсе нет. Я думаю, это зов крови или генов… Ты говоришь, это недалеко?

– Три с половиной часа до Новгорода и там еще на другом автобусе час. Если ты хочешь…

– Да! Очень хочу! Очень-очень! – И она умоляюще сложила руки на груди. – Мы ведь там сможем где-нибудь переночевать?

– У нас там друзья. – И Алексей коротко рассказал Маняше всю историю с отцом Николаем.

На следующее утро, побросав кое-что в свои тощие рюкзачки, они отправились на автовокзал.

Матушка Лидия приняла гостей радушно. И хотя Маняша была отрекомендована родственницей, вряд ли отношение молодого человека к юной очаровательной «родственнице» могло кого-нибудь обмануть.

Маняша вовсе не старалась быть очаровательной, напротив, более естественные, скромные манеры трудно было и представить, но в самой этой простоте было столько женственной прелести, так милы и трогательны были проявления любых ее чувств, так обезоруживающе нежна улыбка, так кроток и наивен взгляд, так чиста и правдива просвечивающая в ясном, открытом взгляде душа, что каждый, кто