Русский остаток - Людмила Николаевна Разумовская

Ирина ездила с дочерью на консультации и приглашала по совету знакомых разных врачей. Разные врачи брали разные деньги и советовали разное. Разные лекарства, разные методы лечения. Ничто не помогало: у нее голова шла кругом. И вдруг она отчетливо поняла, что, если все останется так, как есть, они погибнут. Не метафорически как-нибудь, а вполне реально, потому что теперь, в наступившее новое время, со своей настоящей бедой человек оказывался один на один. Ощутив однажды всю глубину и безнадежность бедственного своего положения, Ирина принялась лихорадочно искать выход. И выход нашелся. Она вдруг вспомнила (ее осенило!), что по отцу, с которым мать развелась через два года после ее рождения и после уже не имела никаких отношений, кроме символических алиментов, она – еврейка! Эта мысль пронзила ее как разряд молнии. Она – еврейка! Пусть неполноценная, но все же! Какое счастье, как ей повезло, что она – еврейка! Теперь она знает, что ей делать! Теперь она может рассчитывать на помощь своего народа! Раз этому народу, с которым она прожила почти двадцать восемь лет своей жизни и которому родила трех дочерей, наплевать на то, что происходит с ней и с ее детьми, она уедет к своему, которому не безразлична ни одна капля родной крови!

Теперь она вспоминала рассказы об уехавших подругах и просто знакомых людях, и в ее голове сложился идеальный, сказочный образ прекрасной страны с молочными реками и кисельными берегами. Ирина не просто ожила, она твердо и безгранично уверовала в то, что на ее еврейской родине ее искалеченного ребенка спасут. А других помогут вырастить. Потому что там дети – нужны, там детям – рады, там детям – безопасно и хорошо. Первым делом она выяснила у матери, что ее отец жив и даже живет в одном с ними городе. Также она узнала обо всех необходимых документах для репатриации на родину и принялась действовать.

Сперва мать пробовала ее отговаривать, но потом, напротив, стала активно помогать и поддерживать морально. Трудно сказать, отчего она переменила свои взгляды, но идея переезда в другую страну неожиданно ей тоже понравилась. Бывают такие периоды в жизни наших постсоветских граждан, когда покинуть страну хочется даже самому горячему (хочется сказать – отъявленному) патриоту. Стоит только столкнуться по-настоящему с нашей бюрократией (в любых ее видах и проявлениях) и с нашей, несвойственной нам ранее, а ныне – изъевшей, как коррозией, все человеческие отношения корыстью, как хочется бежать куда подальше и побыстрее.

В общем, они обе проявили редкое единодушие, причем мать не собиралась уезжать вместе с дочерью, во всяком случае пока. «Надо посмотреть, – говорила она, – мало ли…» В этом «мало ли», разумеется, был свой резон. Зачем же сразу сжигать все мосты? Кроме того, Ирина не хотела, например, продавать свою квартиру… не могла же она лишить своего несчастного (по русскому определению всех осужденных) мужа, уже отбывавшего свой срок, жилплощади… Проблема мужа постепенно вообще выходила на первый план. Все, что случилось с ними (разумеется, объективно – не по его вине), накладывало тем не менее свой мрачный отпечаток на ее отношение к нему. И это отношение становилось изо дня в день все хуже. Оно сделалось совсем плохим, когда само существование Юры стало главным препятствием для осуществления ее планов. Во что бы то ни стало она должна была теперь убедить его развестись и дать разрешение на переезд детей в Израиль.

Исправительно-трудовая колония, в которой отбывал наказание Юра, находилась в соседней, Вологодской области, не так уж и далеко, но все же поездка к нему требовала определенных временных и финансовых затрат. Они переписывались регулярно, но такие серьезные вопросы не решались в письме, и она отправилась в колонию. (Детей, включая годовалую Ксению, под свою опеку взяла на себя временно мать Ирины.)

В поезде она не старалась, как все прошедшие месяцы, повторять про себя все разумные доводы, способные убедить Юру отпустить их с миром на «ее родину». (Об этой «ее родине» Юра даже не догадывался, как не догадывалась до недавнего времени и сама Ирина.) Она настолько была убеждена в правильности своего решения, что уже не собиралась ему ничего доказывать и не допускала даже в мыслях, чтобы он мог всерьез воспрепятствовать ее намерениям. «Не враг же он своим детям!» – это был главный, успокаивающий ее аргумент. А что станется с ним, об этом она как-то и не думала. Выйдет из тюрьмы – начнет новую жизнь… женится… или вернется к Галине… мало ли что… ей это уже неважно. Главное – спасти детей!

Она ехала в поезде, глядя на жизнь за окном и внутри вагона уже как чужая. И чужая, посторонняя ей жизнь представала пред ее строгим, неулыбчивым взглядом во всей своей убогой обыденности, лишенной всякой красоты. Как в черно-белом кино, разворачивались перед ней одни и те же пейзажи: проносившиеся за окном скособоченные дома, нищие полустанки – белые снега и черные дома на снегу, заброшенный, бедный и редкий люд, покорно ожидавший своей последней участи без надежды на лучшее, на обновление жизни… Не то что она, Ирина. И она стала рисовать себе райские картины никогда не виданной ею земли обетованной с пальмами и розами, высокими горами и синим морем, а главное – счастливыми, смеющимися детьми. Ее детьми… Она заснула с улыбкой и продолжала улыбаться во сне.

Юра ждал ее приезда с волнением. Ирина писала ему сперва часто, потом все реже и суше. «Что ж, – успокаивал он себя, – с тремя детьми не до писем». Полагая себя виноватым во всем случившемся, он не только не дерзал в чем-либо упрекать жену, но считал себя вообще недостойным ее внимания. Что будет после того как он выйдет из тюрьмы, не думал. До этого было еще так далеко, а он не знает, что случится с ним завтра, может, он и не доживет, чего загадывать.

И вот – их первая встреча.

В колонии его не то чтобы уважали, но не трогали. И начальство, и обычные зэки: писатель за решеткой – нынче это экзотика, это даже не олигарх. С олигархами – все понятно, а тут – пострадал человек, можно сказать, ни за что. Хотя тут таких, как он, ни за что – половина колонии. Вот его сосед, например, по нарам – выпил, подрался, убил – пять лет, а за что? Он же не хотел. Юрина статья за убийство сексуального маньяка не вызывала сколько-нибудь пристрастного отношения. Не он же сексуальный маньяк, пусть живет, мужик. Охота – пусть работает, глядишь – скинут год-другой, а то и амнистия выйдет