Русский остаток - Людмила Николаевна Разумовская

на брак, и вот они уже стояли пред аналоем в церкви на рю Дарю, и Леня с Маняшей держали над их головами царские венцы… Почему он вдруг увидел Леню с Маняшей? Ах да, они же тоже должны пожениться… правда, у них какие-то проблемы… кажется, Леня некрещеный… «Но… неужели в двадцать первом веке эту проблему нельзя как-то решить?..» – додумал он крамольную, в общем-то, мысль.

– Вам налить еще чаю? – услышал он над собой голос Тамары.

Он непонимающе взглянул на нее и вдруг неожиданно для себя спросил:

– А вы, случайно, не собираетесь развестись?

– Что?!. – изумилась Тамара. – Развестись?! – И она расхохоталась.

– Простите… – опомнился Федор. – Простите! Я… я просто… задумался… совсем о другом… Я хотел сказать… Я совсем не то имел в виду…

Но Тамара уже все поняла. И как опытная женщина, не желающая терять многообещающего поклонника (мало ли что из этого может выйти, а вдруг и в самом деле – Париж?), она дипломатично ответила:

– Мой муж не дает мне повода для подобных намерений, – и безмятежно улыбнулась, глядя на него сияющими синими глазами. – Он слишком меня любит.

Она знала: потенциальное соперничество только разжигает страсть. Пусть этот «француз» знает, что такое сокровище как Тамара не валяется на дороге. При этом любит ли она сама мужа, оставалось загадкой, может разгадывать сам, если захочет.

Он только что вознамерился сказать, что прекрасно понимает ее мужа, как кто-то из бывших актеров-конкурсантов попросил ее спеть. Она не стала заставлять себя долго упрашивать и, склонившись над гитарой, взяла несколько аккордов. Потом, поведя вкруг зрителей вдруг переставшими видеть глазами, потупила взор и, обреченно вздохнув, медленно и глухо, из каких-то своих потаенных женских глубин стала выводить трубный и низкий звук, похожий на рокот пробуждающегося вулкана. Она пела цыганский романс из репертуара Вари Паниной.

Господи!.. Как он понимал сейчас все военное и штатское мужское население дореволюционной России, готовое в такие минуты не то что имение, – голову, жизнь свою положить за это немыслимое, нечеловеческое наслаждение не голосом, не женской красотой, не совершенством искусства даже, но какой-то высшей, все переворачивающей в душе сладкой и болезненной мукой.

Как это соединялось – наслаждение и мука – во внеземное, божественное блаженство, он не понимал. Он только чувствовал: скажи ему в эту минуту Тамара «умри!» – и он умер бы легко и радостно, с улыбкой счастья на устах.

Она кончила петь. Все молчали. Молчание нарушил Федор. Он подошел к Тамаре, опустился на колени и поцеловал ей руку.

– Вы совершенны! – сказал он. – Если вам когда-нибудь понадобится моя жизнь… – он не договорил, вспомнив, очевидно, с досадой, что невольно цитирует какого-то классика, и, смутившись, замолчал.

Но Тамара уже снова белозубо смеялась, и снова зашумела, заиграла актерская братия, не умеющая долго предаваться публичным возвышенным переживаниям, тем более что на столе еще оставалось некоторое количество вина и кое-что из закусок.

– Отчего ей не дали никакого приза? – спросил Федор у одного из членов жюри, оказавшегося с ним рядом.

– Вы наивны, молодой человек, – сказал член жюри, запихивая в рот остаток бутерброда с колбасой.

– Почему я наивен? Разве Тамара не заслуживает высшей награды? По-моему, таких актрис на современной сцене просто нет. Я хоть и недавно живу в Москве, но часто хожу в театры и…

– Васенька, – обратился через голову Федора член жюри к кудрявому молодому человеку с бородкой, – ты на колесах? Подкинешь меня до Чертанова?.. Вы наивны, молодой человек! – повторил член жюри и, взяв еще один бутерброд, а потом, подумав, еще два, отошел к Васеньке, так и не объяснив Федору, в чем же заключается его наивность.

Но Федор решил разобраться в тайнах присуждения призов до конца и прямо спросил Тамариного режиссера, в чем дело.

Тамарин режиссер закатил глаза и повторил уже дважды услышанное Федором:

– Молодой человек, вы, должно быть, недавно приехали в Россию, вы очень, очень наивны.

– Не бери в голову, – дыхнула на него вином прекрасная Тамара и, по-свойски взяв его под руку, хитро сощурившись, добавила: – Интри-ги! Т-с-с!..

На мгновенье он почувствовал прикосновенье ее груди, и его моментально бросило в жар.

– Интриги?! Здесь?! В этом святилище русского искусства?!.. – Его возмущение временно победило чувственность. Но захмелевшая от вина и успехов Тамара продолжала как ни в чем не бывало прижиматься к нему боком, и Федор чувствовал, что теряет над собой контроль.

– Всё, поехали, – сказал Тамарин режиссер. – Лавочка закрыта.

– Вы куда, уже на вокзал? – растерялся Федор.

– На какой еще вокзал? – не понял режиссер.

– Се ля ви, – улыбнулась загадочно Тамара и помахала ему рукой. – До встречи!

Постепенно стали расходиться другие участники фестиваля. В конце концов осталось всего несколько человек, которые и принялись за уборку помещения. Воспитанный Федор начал им помогать и за этим прозаическим занятием Тамарино наваждение стало постепенно рассеиваться. Придя домой поздно вечером, он почувствовал страшную усталость; ехать в Петербург ему почему-то расхотелось.

Но на следующий день он вдруг понял, что без нее ему теперь никак не прожить и дня, что он не может ее не видеть, что без нее вообще мир терял всякий смысл и все прочее. А осознав такие серьезные вещи, он сел на ночной поезд и помчался вслед за Тамарой в Петербург.

Заключительный концерт фестиваля народно-патриотической и духовной песни проходил в Театре эстрады. Федор свободно купил билет и с большим букетом цветов сел в третий ряд любоваться своей непревзойденной Тамарой.

Концерт ему очень понравился. Выступали и профессиональные, и самодеятельные авторы-исполнители, и даже матушки с батюшками. Все было как-то по-домашнему тепло и уютно. Казалось, в зале сидели все свои, незнакомые, но тем не менее близкие и родные знакомцы. Как в церкви. Особенно его умилила речь наместника лавры, приветствовавшего участников концерта и зрителей. Вроде и ничего особенного он не сказал, но, очевидно, просто само присутствие духовного лица и его благословение придавало всему мероприятию какой-то дополнительный, ответственный, празднично-радостный и одухотворенный смысл.

Выступление Тамары, как он и ожидал, произвело фурор. Она спела старинную духовную песнь настолько проникновенно, с таким погружением в глубь времен, что все слушатели вмиг почувствовали и эту глубь, и эту суть, и красоту, и духовную мощь наших предков, что так изумительно передавали голос и душа артистки.

Ей надарили множество букетов и сам архимандрит вручил грамоту и маленькую позолоченную иконку: на одной стороне – изображение Владимирской Божией Матери, на другой – благоверного великого князя Александра Невского, – изделие местных, петербургских ювелиров.

Тамара изящно и с чувством собственного достоинства раскланивалась и на бис спела еще одну старинную песню, на этот