Пассажиры империала - Луи Арагон

в обвитый плющом портик времён Людовика XVI. За этим монументом делали петлю жёлтые вагоны трамвая и, освободившись от пассажиров, возвращались, чтобы захватить Дору, терпеливо стоявшую в очереди вместе со всяким народом, ехавшим в Сюрен и в Сен-Клу, — по первой дороге, осенённой деревьями, которой начинается Булонский лес, — сразу, без всякого предупреждения, ещё до линии укреплений, в самом Париже.

Ах, эти жёлтые вагоны трамвая! Всю неделю Дора мечтала о них — ведь они означали для неё постепенный переход в иную страну, далёкую от обычной её жизни, от «Ласточек», от Жюля, от действительности: вместо мерзких будней рождалась мечта — как раз в вагоне трамвая, в этой железной, облезлой плохо укреплённой коробке, болтавшейся из стороны в сторону, мчавшейся с грубой быстротой и уносившей с собою Дору Тавернье; она сидела на скамейке, ещё не освободившись от своих забот, но уже всеми помыслами была там, на другом берегу Сены, где её ждала воплощённая мечта — мечта, которую эта проститутка и сводня вынашивала, словно феноменального ребёнка, больше тридцати лет.

Трамвай, битком набитый или пустой, в зависимости от часа дня, шёл сначала мимо ресторана с садом, где дорожки посыпаны мелким гравием, потом, спустившись в выемку, выезжал за пределы Булонского леса, бежал вдоль решётчатой изгороди, по бульвару Майо, и Дору так трясло, что она чуть не лишалась сознания. В вагоне стояла невыносимая духота. За окнами нагибались друг к другу низенькие и какие-то уродливые деревья, переплетая свои ветви зыбким навесом над жиденькой травкой, крапивой и банками из-под консервов. Время от времени видна была дорожка для велосипедистов, по которой катили в напряжённой позе молодые девицы и вихрем проносились озорные юнцы, поклонники скорости. По другую сторону дороги, за маленькими палисадниками, мелькали пустые и как будто вымершие домики, выстроившись длинным рядом, словно дамы на провинциальном балу… Дора ничего этого не видела, не видела она и своих грубых, шумных соседей. Не видела контролёра и, витая в облаках, машинально протягивала ему билет. Поглощённая своими мыслями, она не видела ничего. Вновь ею владели мечты. Она была их пленницей, их рабыней. Её всегдашние мечты, мечты её детских лет. Мечты, лишь по видимости покидавшие её на тернистых дорогах жизни, её надежды, её тоска. Песня, растущая в груди, песня, которую ничто не могло оборвать. Песня упоительная, ещё не забытый романс, сладостный напев…

Зелёной дорогой проезжали через Нейи, — светло-серый, как мозг. За бульваром Майо следовал бульвар Ришара Валласа. С левой стороны маленькое озеро. Справа — Мадридский замок. Экипажи, запряжённые лошадьми, автомобили с электрическими моторами. Затем снова Булонский лес, только более густой и тенистый; вновь солнце пронизывало его золотыми стрелами, вновь зелёную чащу прорезало небо. Совсем не верилось, что лес огромный. Казалось, вот-вот откроется море. Миновали замок Багатель и луга с примятой травой, перерезанные белыми дорогами. По извилистой веренице деревьев, подчёркивающей речные излучины, уже чувствовалось, что там, вдали, течёт Сена. Навстречу ехали шарабаны с тиковыми навесами, в белую и красную полосу, проехал свадебный поезд. За рекой дымили заводские трубы, синеватыми тонами выделялись холмы Сюрена. Дора мечтала.

Всё устремлялось к некоему сиянию, к золотистому свету, разливавшемуся впереди между холмами, где уже простирались поля, а не тот величественный парк, который являлся продолжением столицы. Золотистый свет, подобный мареву. К нему была устремлена вся её жалкая и грязная жизнь, её проданная и осквернённая юность, годы порабощённой молодости, отданной за деньги в усладу мужской похоти, и скаредная старость, ночные бдения жадной торговки живым товаром, беспокойно подсчитывавшей по книгам свои доходы, которые накоплялись слишком медленно для того, чтобы обеспечить слишком близкое и страшное будущее. В золотом сиянии перед ней открывался сказочный мир. Всё то, ради чего жила и пережила себя Дора Тавернье. Теперь она победительницей проезжала вдоль дорожки, проложенной для прогулок, по берегу реки, от моста в Пюто до моста в Сюрене, слышала весёлый визг и крики детворы, видела прыгавшие по траве огромные мячи и вертевшихся вдалеке всадников, игравших в поло. Она проехала через Сену по мосту и, чувствуя себя императрицей, снисходительно взирала на проплывавшие внизу буксирные пароходики и баржи; с нежностью глядела она на Голубой павильон, вспоминая, как ещё при Феликсе Форе ездила туда в ландо. Проезжая через Сюрен и Сен-Клу, она чувствовала, что вокруг неё простонародье, и гордилась своим рангом и положением собственницы. Но к гордости у неё не примешивалось злобы, — напротив, чувство счастья, от которого она становилась добрее. Она полна была снисходительности к людям, душевного покоя и охотно давала бы сейчас мелкой сошке на чай за услуги. Трамвай поднимался по довольно крутому откосу. По обе стороны дороги, осенённой деревьями, то и дело попадались кабачки. Кругом опять была дачная местность с виллами, построенными из серого камня. Подъём кончился, наверху были решётчатые ворота: ипподром Сен-Клу. Доре хотелось петь. Она с трудом подавила горячее желание затянуть старинную песенку:

И видя, как она мила,

Я думал: что ж она так пьёт,

Бедняжка?

Когда проезжали зелёное поле ипподрома, её охватывало нетерпение. Она проверяла, тут ли её вещи: боа из перьев, сумочка, зонтик. Ей уже не сиделось на месте. Она вставала. Потом подходила к двери, заглядывала на площадку вагона, снова садилась на краешек скамьи. Однако до Жёлтых ворот ехать было ещё добрых пять минут.

Трамвай бежал теперь выше парка Сен-Клу, густого и как будто погружённого в сон; дремали синеватые кроны его деревьев, его запущенные аллеи, его круглые полянки. Разноцветные афиши уродовали придорожные дома и даже пестрели на стенах хижин среди засеянных полей. Потом опять шли дачные участки, заборы. Лачуги. На дорожке между молодыми деревьями сохло развешанное бельё. Кругом мелькали дачки, кривые, хромые, подслеповатые. Поля. Заборы. И вдруг, как пережиток прошлого, — ферма, похожая на те крестьянские дворы, что были когда-то в Иль-де-Франсе. Опять афиши. Пыль. Пыль.

Дора вставала, садилась. Вагон постепенно пустел. Наконец остались в нём только кондуктор и Дора со своими мечтами. Кондуктор прошёл через весь вагон и переменил дощечку с указанием направления трамвая. Трамвай тащил за собой пустой прицеп, — он напоминал хвост, привязанный к воздушному змею, и болтался то вправо, то влево. Дора буквально кипела, роняла зонтик, роняла боа, мысли её прыгали наподобие прицепного вагона. Вдруг она встревожилась, не забыла ли ключ, и стала рыться в сумочке.

Но вот и Жёлтые ворота. Конечная остановка.

XIV

Небо от зноя как будто выцвело и стало сероватым; улица, ещё без домов, шла в гору между