Пассажиры империала - Луи Арагон

У мадемуазель была на этот счёт своя точка зрения. Но она поостереглась её высказать. Она лично полагала, что люди делятся на две категории: вьючные животные, как вот эти девки, словом, обыкновенные твари, — такие должны работать за ту охапку сена, которую им бросают в кормушку, а вторая категория — избранные создания, которым должно всё даваться в жизни, всё решительно. За изысканность их чувств. За утончённость. О, разумеется, в «Ласточках» таких нет. Мадемуазель презрительно фыркнула и погрузилась в свою книжку, произведение исключительно интересное — новинка, взятая в библиотеке, в которую она недавно записалась.

Фредерик был очень приличный молодой человек. Подумайте только: в двадцать шесть лет уже достиг неплохого положения. Его боялись, потому что он, как говорили, был скор на расправу. В прошлом году Фредерик здорово отделал в Тулузе какого-то дурачка, вздумавшего отбить у него одну из его любовниц. Это стало известно в «Ласточках». А посмотрите, как он одет! Тонкое сукно, ботиночки самые что ни есть дорогие, шёлковые рубашки. Сразу видно, что человек умеет устраивать свои дела. А кроме того, Фредерик и с людьми умеет обходиться. Он, например, пригласил супругов Тавернье в ресторан. Конечно, без Люлю, — это не принято. В небольшой ресторанчик, около Центрального рынка, уж там кухня отменная. Если Фредерик в женщинах понимает толк не меньше, чем в гастрономии, то не удивительно, что у него карманы набиты золотом. Он даже сделал Жюлю Тавернье подарок: эмалевый портсигар с головкой хорошенькой курильщицы, пускающей в воздух колечки дыма. В оценке подарка все были единодушны: чудесная вещица! Фредерик привёз её из того города, куда ездят лечиться на воды, — Экс-ле-Бен или что-то в этом роде. Ах, если б в «Ласточках» у всех барышень были такие замечательные дружки!

Госпожа Тавернье всё это изложила господину Пьеру в тот вечер. А как Фредерик расплачивается по счетам! Не придирается и за всё — наличными. Правда, надо сказать, что Люлю зарабатывает прекрасно. Это не очень заметно. Эрмина, несомненно, пользуется бо́льшим успехом. Люлю меньше увлекает клиентов, но зато с ней надёжнее. И за неделю она выколачивает почти такую же сумму, как и Эрмина. Удивительно, как это у неё получается!

В тот вечер господином Пьером овладела рассеянность. Явно было, что он слушает и ничего не слышит. Казалось, его интересует только одно: большой витраж, которому заведение и было обязано своим названием, — он украшал собою окно в баре, выходившее на улицу. Уж, кажется, господин Пьер хорошо изучил эти стёкла за многие годы. А всё равно, в тот вечер витраж был необычайно красив. Вероятно, благодаря солнцу, заливавшему его весь день с тех пор, как снесли дом, что стоял напротив заведения.

Большой многоцветный витраж. В светлых тонах. Широкий пейзаж и в углу две человеческие фигуры. Из какой легенды или из какой исторической действительности взяты были два эти персонажа? — вот о чём можно было думать без конца. Молодой рыцарь в диковинных доспехах снял с головы шлем и держит его в руке; прекрасные белокурые волосы, обрамляющие его юное лицо, светятся на солнце; рыцарь беседует со средневековой пастушкой; потупив взор, она стоит, окружённая овечками, растерянно прижимая к груди веретено. Очевидно, встреча неожиданная. Фигуры отнесены в угол и занимают мало места; витраж изображает широкую равнину, на первом её плане тростник, а вдали нивы, деревушка и ветряная мельница. Бегущая оттуда речка, вероятно, протекает совсем близко от зрителей, меж зарослей тростника.

В общем, ничего необыкновенного. Но вот что придавало своеобразие этому витражу: ласточки. Ласточки летели с неба к речке, струившейся в тростниках, ласточки носились над полями, ласточки реяли вокруг рыцаря с пастушкой, — повсюду ласточки, полёт ласточек, целая туча ласточек, тёмно-синих птичек с белой грудкой…

Странный сюжет. Ещё более странным делался он из-за самой техники витражей, из-за этого нелепого свинцового узора, который змеится между цветными стёклами, скрепляя их между собой. Лоэнгрин и Жанна д’Арк, но при чём же тут ласточки?

Жюль вернулся в бар с молодцом довольно вызывающего вида, в серой фетровой шляпе, сбитой на затылок. Они уже изрядно дёрнули в «Бар-и-Тоне», и оба говорили чересчур громко. У субъекта в серой шляпе был горбатый, орлиный нос и чрезмерно ласковые, женственные глаза. «Ну, с таким Лоэнгрином не хотел бы я встретиться в лесу», — подумал господин Пьер.

— Это и есть Фредерик, — шепнула ему Дора Тавернье.

Ах так? Фредерик и Жюль пристроились у стойки. Люлю уже направилась к ним.

— Скажите, пожалуйста, дорогая мадам Тавернье, как по-вашему, не будет ли с моей стороны нескромностью… попросить сегодня Люлю пойти со мной наверх? Разумеется, я не хотел бы рассердить Лоэнгрина, то есть мосье Фредерика, хотел я сказать…

— Рассердить? Его-то? — воскликнула госпожа Тавернье. — Да вы, верно, шутите! Он очень доволен, когда его девчонка работает. Что вы думаете! Люлю, мосье Пьер тебя приглашает!..

Все в баре притихли как будто от удивления. Впрочем, удивляться было нечему, и через секунду никто уже не придавал значения столь естественному инциденту. Но Люлю стояла в нерешительности, бледная как полотно.

— Что ж ты, Люлю! Тебя зовут, — сказал Фредерик, следивший за этой сценой. — За ваше здоровье, мосье! — добавил он, глядя на старого господина в сюртуке, и поднял в его честь стакан, который налила ему Эрмина. Господин Пьер поклонился.

Люлю подошла к нему с профессиональной улыбкой, вновь заигравшей на её губах. У неё были иссиня-чёрные волосы и очень белая кожа, совсем маленькие груди.

— Настоящая ласточка! — галантно сказал господин Пьер.

XIII

Когда госпожа Тавернье появлялась из глубин метро через отделанный изразцами выход со станции Майо, который озаряло электрическое солнце, светившее сквозь гофрированное стекло, — несомненно, только ей газетчики протягивали свои липкие от краски газеты и выкрикивали их названия; только ей разносчики предлагали шнурки для ботинок или заводные игрушки; только её зазывалы приглашали на бега: «Один франк билет в Лоншан!», только для неё облака пыли и удушливый запах бензина были предвестниками прохлады Булонского леса, усеянного жирными, засаленными бумажками.

В такие поездки она редко брала с собой Жюля. Надо же иметь свою собственную, свою личную жизнь.

Личная жизнь Доры начиналась после столпотворения автомобилей при выезде из Парижа. Начиналась она за окружной железной дорогой, где белый султанчик пара из трубы паровоза бежал между решётками, огораживающими глубокую выемку, что тянется от вокзала к вокзалу. Личная жизнь госпожи Тавернье начиналась по ту сторону странного монумента, в котором, прославляя Пангар-Левассоров 23, ухитрились запечатлеть финиш автомобильных гонок, создав любопытный барельеф, который втиснули