Пассажиры империала - Луи Арагон

мужа, обогатившее господина Лессепса, требовать, чтобы Пьер прощал ей всякие прихоти, разрешал заказывать сколько душе угодно платьев и шляп у лучших парижских портных и модисток, — по крайней мере у тех, кого считали лучшими в её кругу. Она обожала кружева, и действительно кружева ей очень шли. Ужасно быстро кружева дорожают! Орн от Парижа недалеко, и Полетта приезжала в столицу под рождество или весной, всего на несколько дней. Но главные покупки она совершала там летом. Пьер Меркадье платил и не слишком ворчал при этом. Таким способом он покупал семейный мир; впрочем, он вообще не любил торговаться и скряжничать. В Париже Пьер заходил к своему поверенному, бразильцу де Кастро, занимавшемуся банковскими и маклерскими операциями, и тот бесподобно умел ободрить струхнувшего клиента, сообщить ему точнейшие сведения о положении на бирже. Вот уж поистине чародей, продавец надежд. И когда Пьер сопровождал свою жену к Пакену, пелерина из шиншиллы казалась ему просто дешёвой в сравнении с теми огромными барышами, которых он ждал от своих биржевых операций.

Но так как в том году доходы, на которые они жили, уменьшились на три-четыре тысячи, Пьер рассудил, что три тысячи франков — величина, ощутимая в цифре доходов, а в общей сумме капитала составляет ничтожную долю, и поэтому пополнил дефицит, продав какие-то маловажные акции. В том же году он снова принялся за свои заметки о Джоне Ло и предпринял научное исследование о нём, намереваясь превратить бессвязные наброски в основу большого научного труда; он надеялся, что тогда исчезнет чувство разочарования, которое всегда копошилось в глубине души — и среди развлечений и в минуту горького раздумья.

Постепенно у супругов Меркадье вошло в обычай ездить в начале лета в Париж, не беря с собой детей — их оставляли у родного дяди Полетты, старого холостяка, жившего в департаменте Эн: там у него был старый замок и парк, клочок земли для выпаса скотины, коляска и лошадь, но не было денег для такого образа жизни, какого требовало великолепие его родовых владений, четыре башни XIV века и замок, построенный при Людовике XIII.

Для маленького Паскаля Меркадье жизнь в замке Сентвиль была полна радостей; эти дни навсегда остались в его душе олицетворением детства, — стоило ему закрыть глаза, и перед ним вставала знакомая картина. Как милы ему были эти горы — отроги Юры, обращённые в сторону Альп.

Башни и шиферные кровли Сентвиля вздымались над обширной террасой, где зеленел довольно запущенный английский сад, к нему прилегал широкий двор, и казалось странным, что туда больше не въезжают экипажи. У террасы было только три стороны, четвёртую закрывал замок, построенный на отвесной скале, и замшелая крепостная стена в двадцать метров высотой, с древними бойницами, — внизу, в подземелье, им соответствовали отдушины потайных казематов, о которых невольно приходили на ум всякие ужасы. На середине террасы росли тёмные кедры, образуя как бы зелёный островок, а под ними, по воле двоюродной тётки нынешнего хозяина Сентвиля, некогда построили беседку в виде сельской хижины, — она уже развалилась, но ещё могла служить садовнику складом для его инструментов. Между лужайками проложены были дорожки; справа террасу замыкала балюстрада, на которую можно было облокотиться, любуясь широким видом, открывавшимся с этого плато, как с крыши мира; внизу простиралась долина, её окружали невысокие горы, зелёные, голубые и сиреневые, далёкие деревни лепились на холмах, — необъятный, мирный пейзаж, с речками, стадами, перелесками, прекрасными лугами по склонам гор и огромное, беспредельное небо, где бегут облака и как будто машут руками, словно возницы в небесном обозе издали подзывают встречных путников, которые не слышат их голоса.

С террасы вниз по горе, где змеилась дорога, спускался парк, то есть несколько гектаров леса, где были и поляны и просеки, и сырые овраги. Парк не отделялся изгородью от полей, доходивших до деревни Бюлоз, где крестьянский люд жил в глинобитных мазанках, прислонявшихся к каменистому склону холма. В парке было много цветов, а сколько он навевал мечтаний! Это ведь был не парк в обычном смысле слова, а уголок дикой природы, где ключи, журчавшие между деревьями, били из-под какой-нибудь каменной глыбы или из-под трёх подпирающих друг друга обломков шиферной скалы. Розовато-лиловые сыроежки с белой ножкой вылезают из-под земли прямо на дороге, а под вязами, буками и соснами после дождя ползают оранжевые слизняки и улитки всех размеров, оставляя за собой серебристый след. В сухом валежнике и среди гниющих прошлогодних листьев шевелятся, удирают ящерицы, лягушки, ужи; потревоженные птицы прыгают по земле, заслышав быстрые шаги бегущего Паскаля. Трава тут зелёная почти круглый год, и каких только нет насекомых! Голубые стрекозы, золотистые мушки, жучки-дровосеки цвета древесной коры, с длиннущими, согнутыми ногами. Пахнет прелью и грибами, — грибов здесь уйма и больше всего попадается «смертных грибов», — разломишь такой гриб пополам, и мякоть у него меняет цвет, становится багровой, как сырое мясо. По склону к долине зеленел большой луг, и на нём росли лиловые колокольчики и золотые лютики. Паскаль водил на луг коров, которых ему доверял пасти фермер, их хозяин, а пас он скотину вместе с сынишкой фермера Гюставом; этот мальчуган, младше Паскаля на четыре года, нисколько не боялся не только коров, но даже огромного быка, и смело покрикивал на него, подняв свой маленький кулачок. Оба пастушонка гоняли на луг трёх дойных коров, тёлку и быка, да ещё трёх коз, которые обгладывали кусты орешника.

С дедом Паскаль встречался только за столом. Жанна сидела напротив Паскаля на толстом томе произведений мадам де Жанлис, а господин де Сентвиль — между внуками на длинном конце стола. Столовая находилась во втором этаже, а внизу были покои, предназначавшиеся для приёмов, — высокие, никогда не освещавшиеся комнаты, по которым всегда проходили на цыпочках и не смели отворять там ставни, боясь потревожить тень Анны-Марии де Сентвиль, которая в 1825 году, одетая в мужской костюм, с агатовым крестом на груди, совершила восхождение на вершину Бар-дез-Экрен в цепи Альп, проходящих через Дофине.

В парадных комнатах стояла массивная глянцевитая мебель и, должно быть, тут покоились семейные тайны. Об этом никогда не говорили, но ведь всем было известно, что во всех столах, столиках, шкафах, шифоньерах имелись потайные ящики.

Господин де Сентвиль, сухонький старичок, с бородкой клинышком, в пенсне, носил серый пиджак из альпака и старомодные брюки без заглаженной складки, соблюдал во всём строжайшую экономию и даже спальню устроил себе в угловой башне, в маленькой комнатке, потому что её легко было натопить. Но по вечерам он спускался в парадную гостиную и читал там