Пассажиры империала - Луи Арагон

пиявками к ногам тонувших людей, когда они шли ко дну, найдя себе могилу в жидкой чёрной грязи, которая набивалась им в рот, в глаза, в уши. Конечно, это были подземные змеи и драконы. Никто ещё никогда не видел и болотных карликов, они прятались в траве и выскакивали оттуда лишь по ночам или же в тот час, когда человека засасывала трясина и его ждала неминуемая смерть. Относительно карликов поднимались споры. Рамбер в них не верил, да и Паскаль тоже. Но ведь оба они были чужаками в этих краях.

А стоило перебраться через болото, все страхи мигом исчезали, каждый чувствовал прилив бодрости, был страшно доволен собой, прыгал, смеялся, кричал: «Ого-го!» Дождавшись запоздавших, пускались в гору бегом. Вверху опять росли ели, сосны и кусты. Потом шли утёсы, каменистые места без деревьев. А за ними снова деревья и трава. Тут было настоящее царство грибов, и больше всего росло рыжиков, которых в этих краях называли «кровь христова», — они походили на маленькие оранжевые воронки, испещрённые полосками, запах у них был сильный и опьяняющий; попадались подберёзовики на высокой ножке, напоминавшие важных дам с зонтиком и в сборчатом воротничке; лисички — точно кустики жёлтых кораллов. И ещё обабки — жёлтые, красные, зеленоватые и серые, почти все ядовитые, но очень забавные, — их мимоходом сбивали палкой, чтобы посмотреть, как они меняют цвет. Были тут и сморчки. Выше шли густые заросли кустов, меж которых кое-где торчала голая каменная грань скалы. Но метрах в десяти от верхушки горы всякая растительность вдруг пропадала, и как только взбирались на гребень, открывался противоположный склон — отвесная круча, необыкновенный, недоступный мир. Мир чародеев и великанов, о которых ещё не сложили сказок.

Зрелище, открывавшееся с вершины горы, запомнилось Паскалю навсегда, на всю жизнь, и часто всплывало перед его глазами, как нечто странное, о чём уже нельзя сказать с уверенностью, видел ты это наяву или во сне. Картина эта даже приняла символический характер, хотя Паскаль, конечно, и не мог бы выразить словами значение этого символа. Как будто, поднявшись на вершину горы, ты оказался на краю реального, зримого мира, а дальше начинается мир фантасмагорий. И в голове мальчика складывалась смутная мысль, которой он и верил и не верил, мысль, что так же бывает во всём, решительно всё приводит нас к краю пропасти, и за всем, что стоит перед нашими глазами, таится где-то в бездне дикий край, подобный тому, который открывался ему в Сентвиле. Попав впервые в Париж после 1889 года, он именно с этой уверенностью и смотрел на гору Валерьен, и какое же глубокое разочарование он испытал, когда, наконец, потащил мать и Жанну на холмы, возвышающиеся над столицей, и увидел вокруг неё лишь дачную местность, застроенную домиками парижских рантье. Воспоминания о виденном в действительности смешивались с сонными грёзами, и много раз (чаще всего это бывало от плохого пищеварения или от беспокойства перед экзаменами) повторялся всё тот же сон: снилось ему, что он карабкается по крутому склону к вершине горы, пробирается через болота и леса, похожие и на те дебри, которые одолевали рыцари Круглого стола, и на памятный склон горы, поднимавшейся над Сентвилем, — и вот он уже на краю того таинственного мира, откуда возносится в небо влажная арка радуги и, наклонившись над бездной, где в голубоватой дымке реют духи знойного лета, он видит, как свиваются и развиваются узкие долины, созданные для того, чтобы по ним мчались на верных своих конях паладины, догоняя падучую звезду; и вдруг он чувствует, что под ним рушится лёгкая оболочка видимостей; чтобы не поддаться головокружению, он хватается за шелковистые засохшие кустики каких-то растений, но всё равно голова кружится, и вот он висит, уцепившись за краешек странного карниза реальности, над влекущей, притягивающей бездной, над миром необычайных приключений, таким прекрасным и грозным, что его можно сравнить лишь с падшим ангелом Люцифером.

А когда Паскаль попадал на Сентвильскую гору, он старался хорошенько разглядеть картину, о которой столько мечтал. Он старался на всё смотреть холодно, спокойно, всё замечал своими молодыми зоркими глазами, всё запоминал, вдыхая свежий воздух горных высот, и голова его оставалась совершенно ясной. Перед ним открывалась огромная воронка с изогнутыми неровными краями, испещрённая голубоватыми и тёмными полосами, вверху её окаймляла бахрома лесов, а внизу по её стенкам извивались белые петли дорог; с того гребня, откуда смотрел Паскаль, внизу виднелись отвесные скалы, без расселин, без уступов, и разбросанные по ним кустики какой-то розовой, опалённой солнцем, травы казались пятнами крови — следами падения великана, рухнувшего некогда с неба в этот кладезь чудес.

Ниже неприступных краёв воронки, где стеной стояли утёсы, как воплощённый запрет, начиналась тёмная растительность неведомых мест. Затем склоны становились более пологими, появлялись луга, и, когда погода была ясная и дымка тумана не застилала даль, там можно было различить стада маленьких, точно игрушечных, овец — белых, коричневых, чёрных, и собаку, которая, как сумасшедшая, бегала между каменными глыбами, и крошечные хижинки бурого цвета. На другой стороне откосы воронки не доходили до той высоты, где стоял Паскаль — на полдороге её рассекала выемка, окаймлённая воздушными зелёными и голубоватыми деревьями; за этой прорезью, вероятно, высились вдалеке ещё горы, чувствовалось, что за скатами воронки должна быть ещё другая пропасть и другие круглые долины, издали же были видны лишь гребни скалистых вершин, совсем голые или с чёрными перелесками, похожими на гроздья цеплявшихся друг за друга муравьёв. Итак, над воронкой пейзаж расширялся, а на горизонте, подпирая друг друга плечом, хаотически громоздились горы, и Паскалю казалось, что вдали разложен длинный фантастический ряд огромных наполеоновских треуголок. Горы эти были песочного цвета, всё более светлого оттенка, и всё выше поднимались в небо. Самые верхние макушки уже нельзя было отличить от облаков. В полдень они были залиты ярким светом, они грелись на солнце, как ящерицы.

Паскаль немножко знал о них: вон та гора, что стоит как раз перед ним, вздымая в небо чётко очерченную вершину, — это оборотная сторона Кошачьего зуба, который высится напротив Ревара на берегу невидимого отсюда озера Экс-ле-Бен. Папа и мама ездили туда на воды и брали его с собой; у Паскаля осталось преображённое детской фантазией воспоминание об этом путешествии. Замечтавшись, он подолгу смотрел со своей горы на Кошачий зуб. Ему вспоминалось, как тень горы окутывала на берегу озера аббатство Откомб — уголок Италии с таинственными священниками в длинных сутанах. Вспоминалось ему изумрудное озеро и пыхтящий паровоз, который выбрасывал в воздух белые клубы пара,