Пассажиры империала - Луи Арагон

ей молока, лазить на деревья и доставать из птичьих гнёзд голых жалких птенцов. Но она презирала Гюстава, и, если бы волы затоптали его, она бы и не ахнула. Ведь он был мужик. А Жанна чувствовала себя в Сентвиле владычицей замка. Тут для неё достойным обществом были только куклы.

Величайшим счастьем для Жанны бывали поездки в Шандаржан, куда её приглашали погостить на недельку. Владельцы поместья Шандаржан приходились господину де Сентвилю роднёй по женской линии. Хотя Шандаржаны были очень богаты и принадлежали к лучшему обществу департамента Эн, они признавали эту ничтожную девчонку до некоторой степени родственницей, а к тому же она была очень миловидна. Итак, каждый год её брали ненадолго в Шандаржан в ту пору, когда туда съезжалось много гостей. Ею забавлялись, как куклой, передавали её с рук на руки. Какие блаженные дни для Жанны! Настоящие праздники! Отовсюду съезжались представительные мужчины и элегантные дамы. На террасе замка, построенного в стиле Людовика XIV, играли такие чистенькие, такие нарядные дети. Маленькие графы и сыновья генералов. И барышни Шандаржан со своей красивой собакой. Детский мирок, будто из книжек мадам де Сегюр. Целая куча нянюшек в чёрных платьях и белых чепцах. Вечером дети танцевали польку. Жанна подолгу не засыпала в кроватке, возбуждённая всем, что она видела, вспоминала прекрасные коляски и лошадей, вышитые раздушенные платочки дам. Паскаля-то, конечно, и не подумали бы пригласить в Шандаржан. Такой озорник, сорванец, Драчун.

Господин де Сентвиль возил своего внука в Шандаржан только с визитом, когда там гостила Жанна. Кухарке Марте предписывалось тогда причесать и приодеть мальчика. Его заставляли хорошенько умыться. Надевали на него парадный матросский костюмчик с длинными штанами и с боцманским свистком, висевшим на белом шнурке. В таком костюме Паскаль имел более или менее приличный вид. Ну-ка, покажи руки. В общем, ничего, сойдёт.

Во дворе ждал английский шарабан. Запрягали в него «Жокея», рыжую лошадку со светлой гривой. Шарабан был чёрный, лакированный, с тремя красными полосками. Господин де Сентвиль надевал тёмно-серый костюм для верховой езды, в котором имел очень корректный вид, и белый галстук, заколотый золотой булавкой в форме хлыста. На голове — светло-серый котелок. Брюки, заправленные в низкие чёрные сапожки, пузырились складками, как будто были перехвачены внизу резинками. Седая бородка и пенсне на цепочке делали господина Паскаля де Сентвиля похожим на лицейского учителя, что совершенно не вязалось с костюмом мелкопоместного дворянина. Он всегда ходил в перчатках и снимал их только за столом. Чёрные довольно потрёпанные перчатки, побелевшие по швам.

— Паскаль, скоро ты? Изволь заметить, что я тебя жду.

Гюстав держит «Жокея» под уздцы. Он знает, что господа едут в Шандаржан, где гостит Жанна… Шандаржан, недоступный рай. Наверно, там едят одни только пирожные.

Паскаль взбирается в шарабан, садится рядом с дедушкой. «Но, но!» — тронулись. Проезжают мимо сарая, амбаров. Паскалю жалко, зачем он не спрятался на сеновале. Зарылся бы в сено, и кончено! Очень нужно ездить по гостям. (Мальчишка совсем не ценит родственных связей и светской жизни.) Английский шарабан въезжает в парк и катится под деревьями; дорога спускается по склону спиралью. На лугу цветёт уйма безвременника. Дедушка сначала молчит, сидит вытянувшись, точно аршин проглотил, руками в чёрных перчатках натягивает вожжи. Потом, не глядя на мальчика, спрашивает:

— Ты нынче хорошо умылся?

Паскаль обиженно молчит.

— Ну, что же ты? Хорошо ты нынче умылся? Да или нет?

— Конечно, хорошо, дедушка, — бормочет Паскаль.

И вот лёд уже сломан, — по крайней мере для господина де Сентвиля. Теперь он может думать вслух. Нельзя сказать с уверенностью, что он обращается к внуку, во всяком случае, его нимало не интересуют ответы Паскаля.

— …а ведь ты мог принять ванну, но сам ты об этом никогда не подумаешь, трубочист ты эдакий. Всегда мне самому приходится говорить Марте.

Господин де Сентвиль любит похвастаться своей ванной. Он велел устроить в западной башне ванную комнату для того, чтобы можно было говорить гостям, как это водится в Англии: «Если вам угодно принять перед обедом ванну…» Впрочем, этим его англомания и ограничивается… так как по милости Марты ванна обычно завалена всякими посторонними предметами: бельём, какими-то ящиками, коробками. Если у кого-нибудь являлось желание помыться в ванне, — что иной раз случалось, — то приходилось добрых двадцать минут накачивать воду насосом из колодца, вырытого около кухни.

А дядюшка всё говорил и как будто расставлял многоточия между фразами, что, впрочем, объяснялось ухабистой дорогой, аллюром лошади и поворотами.

— Бывало, в детстве, если отец заметит, что у нас грязные уши, велит нам раздеться догола и пришлёт садовника поливать нас из кишки холодной водой. Бац! Летом ещё туда-сюда, но зимой!.. А что ни говори, так-то и закаляют молодое поколение… Вот если бы я тебя так выкупал, твоя маменька неделю лежала бы в обмороке… Ну, может быть, я преувеличиваю, может, она не такая чувствительная!.. Тебе-то очень пошла бы на пользу такая закалка. Верно? Как ты думаешь? Впрочем, если отец хочет, чтоб ты вырос изнеженной девчонкой, это его дело. Ты ведь его сын, а не мой. Напрасно я так распинаюсь. Глупо давать советы. Только начни, ввек не разделаешься. Каждый за себя. Так уж мир устроен. Не стоит для других стараться. Право, не стоит.

Спускались в нижнюю часть парка. «Жокей» бежал бодрой рысцой. Вдали над Бюлозом поднимались из труб струйки дыма. Крестьяне, работавшие в поле, разгибали спину, смотрели, кто едет; дорога в Шандаржан поворачивала вправо, почти под прямым углом.

— Кем ты будешь, когда вырастешь? Верно бумагомаракой, как твой отец. Голодранцем чиновником. Нечего сказать, удовольствие. Так или иначе, а шестерня машины уже захватила тебя. У тебя будут взгляды твоего времени. Да и какие же ещё взгляды могут у тебя быть? Разве ты из нашего рода, разве ты Сентвиль? Ведь нет, правда? А раз так, самое лучшее для тебя — приспособиться. Ты будешь жить в ихних городах. В какой-нибудь этакой квартире-коробочке. Зато в ней будет газ. И все мысли у тебя пропитаются газом. Демократия! Если уж играть в равенство, играйте чисто. Когда ты дерёшься на кулачки с деревенскими мальчишками, кто у вас побеждает? Самый сильный. Деревенским мальчишкам наплевать, что у твоей маменьки есть приёмный день. А вот ихняя демократия — сплошное жульничество. Кто подлинный носитель равенства? Мы — дворянство, влачащее в деревне жалкое существование, мы — обломки умирающего мира! Да-с, мы!.. А вы кто? Вы — чиновники, или так называемые люди свободной профессии, но в конце концов все вы в большей или меньшей степени торгаши. Да-с, да-с!