Бездна. Книга 3 - Болеслав Михайлович Маркевич

и все пять за доставляемое им в газету чрез его посредство «Письмо из ***ского уезда», прося только «доставить ему скорее место в нашем уважаемом органе». Он жадно вскрывал теперь у Троженкова или графа Петра Капитоновича, у которых попеременно гостил в это время, бандероли нумеров обоими ими получаемого «Призыва», но не находил пока в них своей корреспонденции и начинал беспокоиться.

Об «истории» каким-то глухим эхом дошло и до Всесвятского, но в доме были так поглощены заботой об умиравшем Василии Григорьевиче, что она, как говорится, «прошла мимо ушей» у всех. Сам Николай Иванович Фирсов, которого Троекуров называл «ходячею газетой», не обратил на нее никакого внимания. Он был поэтому очень удивлен, когда однажды утром, несколько дней после похорон старика, возвращаясь из павильона после обычного своего утреннего визита Павлу Григорьеву (ноги которого находились в том же безжизненном состоянии), нашел у себя Владимира Христиановича Пеца, который, быстро поднявшись со стула, подошел к нему с какою-то газетною вырезкой и со словами:

– Прочтите-ка, Николай Иванович, только что в письме из Петербурга от брата получил; что за мерзость!

Фирсов вздел на нос pince-nez и протянул руку.

– Откуда это?

– Из «Призыва», само собою; если ложь и клевета, так уж само собою там!

Он принялся читать:

«Из ***кого уезда (от нашего корреспондента). В нашем богоспасаемом, с немалыми претензиями на «аристократизм», углу (в котором, впрочем, действительно многие держатся еще упорно затхлых понятий и склада жизни добрых крепостнических времен) чуть не состоялось на днях нечто, обещавшее повести за собою довольно печальные, быть может, последствия, но, к счастию, кончившееся пока ничем, или по крайней мере очень малым, как говорится, благодаря вмешательству нашей уездной полиции. Об этом весьма загадочном, впрочем, до сих пор происшествии весьма много толкуют по здешним весям. В общих чертах дело сводится к тому, что между двумя весьма состоятельными, принадлежащими к фаланге крупных наших землевладельцев лицами, из которых один еще очень молод, a другой постарее и гораздо починовнее, должна была произойти на днях кровавая встреча, главную причину которой следует, как уверяют, искать в амурном совместничестве. „Amour, tu perdis Troie2!“ – сказал недаром французский поэт. Предметом страсти обоих наших уездных рыцарей называют некую молодую особу, дочь одного господина, занимающего, так сказать, первую ступень нашей локальной иерархической лестницы и держащего себя в силу ранга своего и богатства чем-то вроде божка или венгерского магната. Неизвестно, насколько действительно поощряла вельможная девица искание того или другого из двух претендателей на ее руку, если и не обоих разом, так как и это бывает иногда в обычае прекрасного пола. Но видно, однако, что каждый из рыцарей наших почитал себя вправе рассчитывать на взаимность этой новой Елены Троянской, вследствие чего положили они решить оружием вопрос о том, чье из них чело должна окончательно наградить венком la dame de leurs pensées3. День и час поединка был уже назначен, когда, как говорят, отец прекрасной, узнав случайно об этом, поспешил обратиться, к кому следует, перепугавшись скандала, невыгодного во всяком случае для дочери его и его самого. От соперников отобраны были надлежащие в сих случаях „подписки“; тем и кончилась эта трагикомедия, о которой упоминаю здесь ради отсутствия всяких у нас иных, заслуживаиощих действительного интереса известий. В такой стране, как наша (эти строки пристегнуты были сюда, в видах все того же «общего тона газеты», уже рукою самого ядовитого агента Клейна), где общественная жизнь лишена всяких серьезных задач, и мыслящие существа обречены влачить почти животную жизнь, и такого рода, увы, жалкие приключения каких-то двух вздыхателей, собиравшихся уничтожить друг друга, по преданиям давно отжитых времен, из-за прекрасных глаз своей синьоры, могут, за неимением лучшего, служить предметом оживленных толков в этих наших забытых прогрессом „палестинах“!»

Фирсов нервно сощелкнул пальцем pince-nez с переносицы и швырнул вырезку наземь:

– Это из троженковского Быкова идет! – гадливо вымолвил он. – Негодяй!.. Не в первый раз от него эти пакости!

– Раздавить бы его в ступе за это! – пылко воскликнул в негодовании своем Пец.

– Стрихнина бы я ему за этакую штуку в рецепте прописал, – заявил со своей стороны комически доктор, – да в Сибирь, пожалуй, за то погонят дураки присяжные, a у меня и рука бы не дрогнула, ей Богу: мир от зловредного бы животного избавил… Ну-с, a только вот что: надо, чтоб эта мерзость не дошла как-нибудь до Бориса Васильевича.

– Откуда же дойдет? Газеты этой он не получает, a мы с вами докладывать ему об этом, конечно, не станем.

Доктор поднял с пола вырезку и принялся опять ее читать:

– «Претендатели»! Разумеются тут, само собою, этот певец цыганствующий и граф из петербургской министерии… И этим будто чучелам наша Марья Борисовна надежды подавала! Станет она, этакая краля! Да и раз-то всего-навсего и видела она их.

– А что у них что-то вышло, об этом уж несколько дней толки идут, – заметил Владимир Христианович.

– Слышал, может, что и вышло действительно, так при чем же тут Марья Борисовна! Да они, черт их дери, по-настоящему-то не то что думать о ней, а подошвы ее лизать не должны сметь, – выходя уже совсем из себя, вскликнул толстяк, все более и более разгораясь негодованием.

– О ком это вы? – раздался за его спиной голос вместе с шумом отворившейся двери, и в комнату вошел Борис Васильевич Троекуров.

Доктор так растерялся, что не способен был произнести ни единого слова в ответ и торопливо и неловко закинул за спину руку с корреспонденцией «Призыва».

– Здравствуйте, Владимир Христианович, – коротко проговорил вошедший, подавая Пецу руку и обращаясь к доктору, – я к вам зашел за какими-то каплями, которые вы обещали жене.

– Ах да, да, виноват, – необычайно засуетился тут же доктор, видимо ужасно обрадованный этою диверсией, – нарочно ведь домой пришел за ними… да вот застал приятеля и заболтался… Сейчас, сейчас, они у меня тут в аптечке.

И он засеменил своими короткими ножками по направлению соседней комнаты.

– Погодите, – остановил его на ходу Троекуров, – что это у вас за бумажка в руке?

– Ка… какая бумажка? – заикнулся тот во весь рот.

– Да вот эта, кусочек газеты какой-то.

– Это… ничего, так, ничего не значащий клочок, – пробормотал опять доктор.

– Дайте мне его сюда; раз напечатано, секрета тут быть не может, – с улыбкой, но настойчивым, не допускавшим возможности отказа тоном выговорил Троекуров.

Пец даже побледнел весь. Голос Николая Ивановича Фирсова застонал какою-то детскою фистулой.

– Ваше превосходительство! Борис Васильевич! Не читайте, ради Бога! Не стоит, клянусь вам!

– Дайте сюда, я