Бездна. Книга 3 - Болеслав Михайлович Маркевич

вас слышала прошлою зимой в Москве, у тетки Бородиной! Там кажется все влюблены в вас, и мужчины, и женщины, все в восторге от вашего таланта, и мне так хотелось, так хотелось вас видеть, но мне не удалось, я всего оставалась там три дня, а в это время вы не играли…

Она тут же обернулась на входившего теперь в свою очередь в гостиную из сада молодого человека и рассмеялась своим звонким, девичьим смехом.

– Ландышей вам ни-ни, не стоите, a ступайте скорее сюда и поднесите их от моего имени большому русскому таланту; жалую вас в звание моего порт-букетмейстера, – выговорила она нарочно словно давясь.

Гриша Юшков, несколько смущенно и неловко приняв букет из рук юной красавицы, передал его Лариной с поклоном и насилованною усмешкой. Он никак не ждал видеть ее в эту минуту, да и вообще здесь, и его словно кольнуло, как это бывало каждый раз с ним при воспоминании об отношениях своих к Буйносовым.

Какая-то, тут же, впрочем, потухшая искорка пробежала и в глазах актрисы. Но смятения в душе ее не подняла эта нежданная встреча с ним: то прежнее «бесследно», сказывалось ей в эту минуту, исчезло из души ее.

– Спасибо вам, моя прелестная, – весело промолвила она, – и вашему porte-présent5 тоже. Здравствуйте, Григорий Павлович.

Она протянула ему правую руку, принимая другою подносимые им ландыши и погружая в них лицо.

– Прелесть!.. Ведь эти ландыши почти все равно, что ваша фотографическая карточка, Марья Борисовна, – улыбнулась она, все с тем же искренним любованием глядя на нее.

Маша комически присела и раскланялась.

– Вы ее окончательно испортите, – закачала головой Александра Павловна, – она у нас и так самонадеянна.

– Не «надеянна», a «стоятельна»: са-мо-сто-я-тельна, – отчеканила слогораздельно и смеясь девушка, – спросите у Григория Павловича.

– Самовольны, еще вернее, – ответил он на это с полуусмешкой.

Борис Васильевич прищурился на обоих и как-то машинально, про себя качнул головой в свою очередь.

Маша искоса поглядела на молодого человека, опустила голову и слегка прикусила себе губу: могла бы, мол, многое тебе на это сказать, да не хочу.

Настасья Дмитриевна между тем собралась уезжать. Она перецеловалась еще раз с Троекуровой и ее дочерью, пожала руки мужчинам и, повторив, что ее ждут сестра и шурин, обещала «непременно приехать опять, как только обстоятельства позволят», и торопливо направилась к передней. Ее пошли провожать все на крыльцо.

Александра Павловна по ее отъезде вернулась опять на свое «дежурство» к больному; Борис Васильевич прошел в кабинет. Молодые люди остались на крыльце, как бы не зная, что делать и куда идти.

– Вам когда очередь? – спросил Гриша.

Она подняла голову на большие часы башенки, возвышавшейся над фронтоном дома.

– Чрез час и двадцать пять минутъ, a что?

– Так, я спрашиваю…

– Pour passer le temps6?

– A до того времени что вы полагаете с собой делать?

Она лукаво прищурилась на него.

– Другими словами, вы желаете, чтоб этим еще свободным моим временем я пожертвовала вам?

Голос у него чуть-чуть дрогнул.

– A с вашей стороны это будет «жертва»?

– Смотря как! Если вы обещаете мне быть большим умником…

– A, по-вашему, что под этим понимается?

Они между тем, как бы безотчетно спустившись с крылечных ступенек, медленно шли бок о бок мимо фасада дома, направляясь к калитке сада, откуда за несколько минут перед этим вбежали в гостиную после прогулки в самой глуби его за речкой, где Маша в каком-то внезапно налетевшем на нее капризном настроении духа молча набирала роившиеся в изобилии под старыми кленами благоухающие цветы, из которых «ни одного», как мы уже знаем, не хотела отдать Грише, отвечая на его просьбы об этом, что он «сам нарвать может, а не сентиментальничать по-немецки». В настоящую минуту настроение это, казалось ему, «успело соскочить с нее»; но он делал вид, что ничего не замечает, и только поглядывал на нее осторожно избока, стараясь угадать, о чем именно думала она в этот миг.

Но она молчала, оставив его вопрос без ответа, и шла дальше, опустив глаза и вертя около губ сорванную ею мимоходом веточку сирени.

Они вошли в сад под густолиственную сень старых, тихо шелестевших лип.

Она вдруг остановилась, обернулась на него и зорко глянула ему в лицо.

– Вы не ожидали увидеть эту даму? – спросила она быстро, как бы обрывая.

– Нет, – несколько озадаченно ответил он, хотя еще только сейчас на крыльце говорил себе мысленно, что у нее с ним будет непременно разговор «об этом».

– И что же вы, ничего?

– То есть что именно? – усмехнулся он нарочно.

– Сердце не екнуло?

Он пожал плечом:

– Вы опять за то же!..

– Не нравится «тревожить язвы старых ран»7… У кого, бишь, это сказано, не помните?

– Не помню.

Она покачала головой и засмеялась:

– Разгневались!.. Как вам это не идет, если бы вы знали!..

– Нет, послушайте, Маша… Марья Борисовна, – счел он почему-то нужным поправиться, – пора наконец этому положить конец. Неужели ничего другого не имеем мы сказать друг другу?.. Неужели, – поправился он опять, – почитаете вы своею непременною обязанностью донимать меня этим вечным напоминанием о том, что давно прошло, сгинуло, стаяло, как прошлогодний снег…

– Так ли? – протянула, перебивая его, девушка. – Послушайте, Гриша, – заговорила она веско, как бы обдумывая каждое свое слово, – вы слышали, сейчас она говорила: сестра ее вернулась, та, ваша прежняя; вы можете опять с нею встретиться, она вас опять… завертит, вы такой… беспомощный!

– Да что ж это за мука, Господи! – вскликнул он тоскливо. – За кого же вы меня наконец принимаете!..

– Я это не для себя говорю, – тем же веским тоном возразила она, – если б это случилось, вы знаете, вы бы совсем уже пропали в глазах papa, да и maman тоже; вы знаете, что и теперь… Я не знаю, как это сказать по-русски: il y a hésitation chez eux8…

Гриша схватил ее за обе руки: он загорелся весь, глаза его блистали:

– A у вас, Маша, у вас, говорите, ради Бога! У вас этой hésitation, этого колебания нет, вы верите в меня?

Веки ее судорожно моргнули. Она не отняла рук своих и в свою очередь глянула ему прямо в глаза:

– Меня заслужить надо, Гриша, это вы поймите, – проговорила она с каким-то странным смешением гордости и нежности в звуке дрогнувшего голоса и обернулась, вся заалев…

IV

1-Es ist kein leerer schmeichelnder Wahn

Erzeugt im Gehirne des Thoren,

Im Herzen kündet es laut sich an: