Бездна. Книга 3 - Болеслав Михайлович Маркевич

веявшим от «этой красавицы-жены его», вносилось в него и впечатление ее женской прелести, проникал его насквозь забирающий пламень не отрывавшихся от него бледно-голубых ее глаз. Легкая дрожь пробегала по его членам, пальцы рук, уложенных на колени, судорожно подергивались, словно барабаня какую-то боевую тревогу.

– Как бы вы обо мне ни судили, Probe, но лучшего друга себе, поверьте, вы все же не найдете, – говорила она тихим, дрожащим, умиленным голосом, протягивая руку и притрогиваясь оконечностями пальцев к его руке. У него замутилось в глазах; он схватил эти пальцы, сжимая их в своих до боли.

– Верно это вы говорите, верно? – едва был он в силах выговорить.

– А вы, – не отвечая на вопрос, залепетала она нежно-укорительным тоном, – как приняли вы меня, неблагодарный! Вы надеялись, вы желали, чтоб я никогда не вернулась, чтобы кончено все было между нами!

– Для чего вы это теперь говорите! – вырвалось уже у него неудержимо. – Может, я кажный день ждал тебя сюда, кажный час ждал… и ждать перестал, и мучился этим безмерно!..

– Да-а? – протянула она тем же дрожащим голосом. – Я, значит, хорошо сделала, что вернулась?

Он уже не владел собою, он с места, с глухим стоном, стоном счастия, скользнул к ее ногам, погружая голову в пахучие складки ее батистовой юбки.

Она тихим движением руки приподняла за подбородок его большую остриженную голову, глянула, наклонившись к ней, прямо глазами ему в глаза, покачала медленно головой с какою-то снисходительною улыбкой и поднесла розовую ладонь свою под его пылавшие губы.

Он так и впился в нее ими…

– Ну, a теперь довольно, – сказала она чрез мгновение, – садитесь!

Он повиновался, вздыхая и весь еще вздрагивая от волнения.

Она продолжала улыбаться:

– И признайтесь, что это вы сейчас выдумали из любезности, a в действительности нисколько не ждали меня, не думали даже обо мне.

– Тоня, и не совестно тебе? – вскликнул он, с невыразимым внутренним услаждением произнося это «Тоня» и это «тебе» и говоря себе, что он теперь «во все старые права свои вступил опять».

– Нет, потому что иначе позаботились бы, вероятно, чтоб я могла въехать сюда в приготовленные для житья в них комнаты, a не в какой-то подвал, и чтобы были у меня, как я привыкла, приличные слуги, a не половые какие-то из московского трактира…

Пров Ефремовжч ужасно сконфузился и почувствовал себя уколотым в то же время.

– Что же, Тоня, как мы тут одни с Евгением Владимировичем жили, приемов я никаких не делал… A люди известные мне, верные…

«Притом сродни», мог бы он даже прибавить, так как неречистый ключник Никандр, чествовавший его «вашею милостью» и собственноручно только что занимавшийся сниманием чехлов в аппартаменте Антонины Дмитриевны, приходился ему троюродным братом по отцу.

Красивая барыня слегка поморщилась.

– Ваши «верные люди» могут при вас оставаться; только мне уж вы, пожалуйста, дайте настоящих и чтоб я этих рубашек и подстриженных голов более не видала: вы понимаете, что с такою прислугой никого порядочного принимать у себя нельзя.

– Хорошо, Тоня, – выговорил покорно Сусальцев, – я выпишу людей из Москвы.

Она одобрительно кивнула:

– Я вам дам списочек, каких и сколько их мне именно нужно… Да, – вспомнила она тут же, – я хотела вам сказать (она говорила теперь короткою, владычною речью, тоном хозяйки, вошедшей опять в обладание всеми своими правами): я полагаю поместить губернатора и дядю его на той половине, которая называется у вас почему-то «князь-Ларионовыми комнатами», так вы, пожалуйста, распорядитесь, чтоб они к этому времени были прибраны, как следует, и чтобы занавеси навесили… Такая гадость эти голые окна! – брезгливо заключила она, щурясь и отворачиваясь от света, вливавшегося действительно ослепительною волною в будуар сквозь окна, кретоновые занавеси к которым, только что вынутые из хранившего их сундука, усиленно разглаживались теперь в соседней комнате по приказанию ключника Никандра двумя дебелыми прачками в ситцевых сарафанах.

Прова Ефремовича видимо коробило опять от этих речей. Он чувствовал, что ему не следовало дозволять ей принять опять этот повелительный тон, следовало протестовать, не допускать сводить себя с положения полновластного хозяина на степень «какого-то подневольного жене приказчика»… Но он менее всего в эту минуту способен был сосредоточиться на мысли об оскорблении его хозяйского достоинства. Она так неотразимо красиво возлежала теперь пред ним в этих кружевах своих и батисте, так чудно томен, казалось ему, был взгляд обращавшихся на него глаз ее, так свежо и сочно алели ее влажные губы…

Он дотянулся к ней с повернутою вверх ладонью:

– Ручку можно? – проговорил он с замирающим голосом.

Она чуть-чуть усмехнулась опять и лениво опустила на нее руку.

Он сжал ее почти до боли, приникая к ней всем лицом своим.

– Тоня… ты моя? – уже едва слышно прошептал он опять.

– Ах, оставьте!..

Она быстро высвободила свои пальцы из его железной длани.

– Успеете, – как бы одумавшись и смягчась вдруг, примолвила она тихо, – я устала, спать хочу…

«Успеете» звенело райским звуком в ушах влюбленного мужа.

– Краля ты моя, прелесть неописанная, спи, голубка, спи, – залепетал он глухою интонацией старой няни, убаюкивающей ребенка, – сама проснешься или велишь разбудить когда?

– Да, к обеду… В котором часу у вас здесь обед?

– Когда прикажешь. В пять что ли?

– Пожалуй… Хорош у вас повар? – спросила она, не раскрывая глаз.

– У нас тут без тебя кухарка готовила… Искусная, впрочем, на русские блюда, – поспешил он прибавить в извинение.

– Фи, гадость, я так отвыкла от грубой кухни… Вы уж непременно сегодня же, – подчеркнула она сквозь одолевавший ее, по-видимому, сон, – выпишите из Москвы повара… хорошего!..

– Сегодня же исполню, Тонечка, – успокоительно промолвил Пров Ефремович, осторожно подымаясь с места и окидывая в последний раз жадным взглядом соблазнительный облик жены.

Она чуть-чуть кивнула ему подбородком:

– До свидания, Probe, я сплю…

Он вышел на цыпочках из комнаты. Кровь била ему в виски, глаза застилал радужный, блаженный туман… Он спешил на воздух.

На площадке подъезда, на том же железном стуле, держа палку между ног, со сложенными на набалдашник ее руками, сидел все так же под широкополою панамой своею Зяблин, видимо, ожидая его и с заметным беспокойством в напряженном выражении лица.

– Ну что, благополучно? – поспешил он спросить, завидев выходившего из сеней приятеля.

– A вы что же думали, катавасия какая-либо произойдет, – засмеялся в ответ на это Сусальцев.

– Нет, a все же, зная ваш… пылкий характер…

– Мужик, прямо говорите, думали, кулаки сейчас в ход пустит. Угадал, барин, а?

– Вы ошибаетесь, Пров Ефремович, – ответил как бы уже несколько обиженно «бригант», – я такого мнения про вас никогда не имел и не