Бездна. Книга 3 - Болеслав Михайлович Маркевич

Он опустился на низенькое кресло в трех шагах от ее кушетки, заложил ногу за ногу и, охватив колену обеими руками, закачался на своем сиденьи:

– Так это вы как же-с, «домой», изволите говорить, «к мужу» вернулись. На кой прах, позвольте спросить?

– Красивое выражение! – уронила на это с презрительною усмешкой Антонина Дмитриевна.

– Мы мужики-с, по-мужицки и выражаемся, вам это до замужества вашего должно было быть известно, – возразил он ей с такою же усмешкой.

Она искоса повела на него взглядом и бессознательно поморщилась: этот тон, поняла она, заключал в себе гораздо более опасности, чем то, чего могла она ожидать от его запальчивости.

– Да, я знаю, что вы охотно надеваете на себя личину «мужика», когда хотите забыть то, что предписывает вам долг порядочного человека.

– Ну-с, мы этого «порядочного человека» отложим покамест в сторону, – иронически перебил он ее, – а обратимся к сути. Для чего, испрашиваю опять, опосля того, что вы почитай в продолжение почти что года не удостоили меня ни единой строчки…

– А вы писали мне? – перебила она его в свою очередь.

– Мне что же писать было, когда вы, противно моей воле, решились остаться там, – то есть, значит, прямо начихались над законным мужем вашим?

Антонина Дмитриевна приподнялась на своей кушетке, растянулась затем на ней опять вся, с ногами, уложив голову на тонкую, с длинными оборками наволочку пуховой подушки, и, упершись щекой на руку, обернулась в сторону мужа.

– «Против вашей воли», – повторила она, – ведь так прежде с крепостными объяснялись, a теперь где-нибудь на востоке в гаремах с рабынями разве говорят, – да и туда уж прогресс доходит. А вы… я по крайней мере так думала… вы все-таки человек современный, вы должны понимать, кажется, что супружеский деспотизм не допускается в наше время, что «воля» мужа еще не все, а требуется еще согласие с другой стороны, – подчеркнула она, – вы не можете не знать, что никто в просвещенной Европе иначе не смотрит на брачные отношения.

Пров Ефремович, продолжая все так же покачиваться на своем кресле, охватив коленку руками, выслушал терпеливо до конца это поучительство.

– Европа Европой-с, – сказал он в ответ, – а у нас в России тоже свой смысл имеется, и даже пословица такая есть, может слышали: со своим, мол, уставом в чужой монастырь не ходи… А окромя того, сами мы в Европе были, как вам известно, – знаем-с: там жена не в пример даже более в покорстве у мужа состоит, чем у нас. Так вы это напрасно на тамошние порядки ссылаетесь… Я же, сказать к слову, не из каприза какого пустого просил вас тогда вернуться со мной в отечество: прожито было нами, сами знаете, не в меру много; к тому же без хозяйского присмотра делов нельзя было оставлять долее…

– Тратили там вы, а не я «не в меру», – воскликнула она, – без вас я в восемь месяцев времени прожила тысяч шестьдесят франков, – уж, кажется, нельзя скромнее!

– Это мы опять-таки в сторону отложим, сударыня, – он нервно передернул плечами, – да и вообще пространно нам с вами разговаривать пользы не имеется. Взял я вас за себя, почитая, что будете вы соблюдать свои супружеские обязанности, как следует венчанной жене, по закону христианскому, а как если вы полагаете, что состоите со мною вроде этого нынешнего «фиктивного брака», так, может, вы по этому предмету очень ошибаетесь, ибо я на оное решительно не согласен.

– Какой «фиктивный брак», что вы за вздор говорите!..

Он встал в рост, глядя на нее сверху вниз усиленно помаргивавшими глазами:

– Как бы ни сказал-с, все одно – вы понимать должны.

– Что понимать, – вскликнула она, – какие ваши намерения?

Он не нашел ответа в первую минуту. «Намерения»? Он сам себе определить не мог: были ли какие такие у него? Он до этого ее вопроса чувствовал только «обиду» свою «во всех суставчиках», чувствовал, что жена своим поступком всю душу «вымотала из него»; он после первоначальных мук и тоски, снедавших его по возвращении из-за границы, тщился всеми силами отогнать от себя самую мысль о ней, понуждал себя видеть в ней «отрезанный ломоть, не стоящий того, чтоб о нем думать». И он действительно, говоря его языком, «только начинал теперь отходить маленько», позабывать ее «на вольной волюшке деревенского житья, в мирном житии с приятелем-барином, без всяких забот, окромя хозяйственных»… И вдруг она опять тут вернулась, все такая же «дерзкая и красивая», и «куражится» над ним «в этих своих кружевах, шелку и батисте», и «будто правая, допрашивает его о его намерениях»…

– Вам направо, мне налево – и вся недолга! – отрезал он как-то вдруг, скороговоркой, как бы спеша скинуть скорее с плеч непосильное бремя.

Она приподнялась на локте, не то изумленно, не то скорбно воззрившись в него своими широко открывшимися аквамариновыми глазами:

– Вы не шутя гоните меня прочь от себя, Probe?..

И слезы послышались ему в трепетных звуках этих слов.

«Ах, хороша-то как, негодница!» – пробежало у него тут же дрожью по спине.

Но он весь тотчас же словно ощетинился против этого «соблазна», сурово сдвинул брови:

– Если законному мужу покориться не хотели, так и приезжать вам незачем было.

Она закрыла глаза рукой, опустив голову к коленям… Плечи ее вздрагивали словно от рыданья…

Сусальцев этого не ожидал никак. Новое «надсмеяние», колкости, угрозы, «как тогда в Венеции» – все это не удивило бы его. Но этот безмолвный плач…

– О чем это вы? – спросил он с невольною мягкостью.

Она не отвечала, не подымала головы…

На душе у него заскребла жалость… Он подошел ближе, к самой ее кушетке:

– Перестаньте, нечего… Сами должны понимать…

– Я понимаю, что вы жестоко, незаслуженно поступаете со мной, – промолвила она, не отнимая руки от глаз. И вдруг, чрез миг, разом привстала, уронила эти руки, подняла на него слегка покрасневшие веки. – И не умно при этом, – добавила она совершенно для него неожиданно.

Он оторопело устремил на нее вопрошающий взгляд.

– Да, не умно, не рассчетливо, – повторила она, – вы лишаетесь во мне, я уже не говорю жены, ничем, в сущности, серьезно не виноватой пред вами, но помощницы, хорошего друга, который мог бы быть вам настоящим образом полезен.

– В чем это-с? – все так же изумленно спросил Сусальцев.

Антонина Дмитриевна усмехнулась. Следы слез успели как-то уже совершенно исчезнуть с ее свежего, оживленного лица.

– Вы имеете время меня выслушать?