Пассажиры империала - Луи Арагон

видно черносмородиновая ему не годится… пробуждает в нём сентиментальность… А кому какое дело, в чём его жизнь, — в том или в этом? Ходит он каждый день в «Ласточки» и будет ходить, раз ему это нравится… Кто ему запретит?..

— Видите ли, Мейер, я всегда был в стороне от жизни или вне жизни… вернее, от того, что другие называют жизнью… Выражение нелепое, но для того чтобы вы меня лучше поняли, я попробую прибегнуть к установившейся терминологии… Люди наводят луч фонаря на какой-нибудь определённый образ жизни и говорят: вот это действительно жизнь… а всё остальное… Остальное для вас, Мейер, в счёт не идёт… и никогда не шло. …Но если вы немного передвинете фонарь и направите свет на вашу собственную жизнь, что от неё останется? Ну вот, побывайте в воскресенье в любом месте, где люди, ведущие обыкновенную, нормальную жизнь, делают отчаянные попытки повеселиться в немногие часы свободы, которыми они располагают… Вы там найдёте стократно, тысячекратно повторённую карикатуру на вас самого и на ваше семейство, — на лицах то же выражение скуки и обманутой надежды… Ах, я вовсе не хочу вас обескураживать, но…

А всё-таки, что бы он ни говорил, мысль о внуке уже сверлила его мозг. Пьер и ночью думал о нём. Не мог спать, словно от грыжи. Ну, вот предположим даже, что он увидит малыша где-нибудь на прогулке. Неужели это взволнует старика деда. Нелепость!

Он заговорил об этом с Дорой.

— Мадам Тавернье, что вы думаете о детях?

Дора никак не ожидала такого вопроса; под слоем краски на её щеках вспыхнул старческий тёмный румянец. Зачем он это спросил? Именно это.

— Не знаю, — ответила она. — Никогда об этом не думала. Вы меня врасплох застали. У меня могли бы быть дети, но я не захотела. Почему не захотела? Почему? Куда там, думаю, при моём-то ремесле! Дети? Ну как бы это сказать?.. Дети… Ну хотя бы даже один ребёнок… Если полюбить отца… по-настоящему полюбить… Что ж… Если б я полюбила… Но ведь я тогда не знала, что можно так полюбить… потому и ребёнка не было, мосье Пьер! Я очень хотела бы, да не решилась. Не знала. Я тогда никого не любила. Никого. Ну и не захотела иметь ребёнка, раз его отца не могу любить. Ребёнок… А теперь уж слишком поздно… Всё в жизни приходит слишком поздно…

Пьер заметил, что она плачет. Вот так штука! Ах, чёрт, вот уж не думал вызвать слёзы.

Теперь он с некоторым интересом думал о своём собственном отношении к детям. Если человек чем-нибудь отличается от других, он этим обстоятельством бывает скорее доволен. Но ведь в конце концов человеческая машина устроена у всех по одному образцу, и то, что обжигает одного, — обожжёт и другого. Ну, вот эти разговоры о детях… Откровенно говоря, когда смотришь на малышей, на человеческих детёнышей, то, так же, как котята или маленькие щеночки, они вызывают у тебя чувство умиления, и, вероятно, оно немножко походит на эту всеобщую любовь к детям. Странно всё-таки, что все живые существа, точно сговорившись, испытывают это чувство, а я не разделяю его. Значит, есть во мне что-то неладное? У людей более молодых основа существования иная, и когда я был помоложе, то из всех страстей наилучшими считал самые сильные… Но в моём-то возрасте!.. Многие люди, для которых в детях не было ничего привлекательного, когда стареют, вдруг начинают с ума сходить по детям. Это одна из форм эгоизма. Меркадье знал, что он эгоист. Но вовсе не считал себя из-за этого чудовищем. Другие прячут свой эгоизм под маской привязанностей, даже самоотверженности. А на самом деле тут просто страх одиночества. У стариков уже нет возможности скрывать свой страх, и все прощают им влечение к солнцу детства и юности, ибо каждый знает, что и ему когда-нибудь придётся испытать эти чувства.

«Неужели же я был чудовищем?» — думал Меркадье.

XIX

— Жанно! — звала мальчугана Мария.

Опять он побежал к фонтану за водой, — ведь ему надо смочить песок, иначе не слепишь из него пирожков. И, конечно, песок на проспекте Булонского леса надо как следует смочить, а не то пирожки выйдут кривобокие, беда только в том, что Жанно обязательно вымочит и запачкает костюмчик. Мария чувствует себя очень неловко, поминутно поправляет чёрную шляпу «канотье», словно шляпа всё время съезжает у неё с головы, то и дело без всякой надобности обдёргивает на себе болеро. А ведь эта молодая особа в чёрном платье не привлекает ничьих взглядов. Да она и не стремится привлекать, а без этого кто обратит внимание на курносенькую девицу с круглыми глазами, с полуоткрытым ртом. Сразу видно, что она прислуга.

Однако Мария готова побожиться, что вон тот старый господин шёл за ней и её питомцем от самого дома. Может, и не от самого дома, но почти что… Вслед за ними свернул на Тильзитскую улицу, по которой они всегда ходят, направляясь на проспект Булонского леса, рядом с ними ждал, когда можно будет перейти через проспект Великой армии, а теперь вот всё вертится вокруг них. Мария трогает серебряный крестик, висящий у неё на груди, а сама исподтишка наблюдает за старым господином и поглядывает на его поношенный сюртук и довольно жалкий цилиндр. Господин тоже смотрит на неё, смотрит и на мальчугана. Как всё-таки не стыдно старому! В Италии никогда этого не увидишь. Там уж если мужчина увяжется, значит, хочет взять замуж. Мария вспомнила, что один её родственник, торговый человек, женился вторым браком в шестьдесят пять лет, — но ведь ему надо было поставить кого-нибудь в свою лавку. Сидя на конце скамьи в соседстве с весьма серьёзными людьми, в частности с англичанкой бонной, Мария оправляет юбки, делая вид, что она не замечает манёвров старика.

А Жанно всё хлопочет. Вытряхнул из формочек три каравая и теперь прокладывает дорожки, которые ведут от одного каравая к другому; укладывает в ряд маленькие камешки — с одной стороны и с другой, отмечая края дорожки. От первого песчаного сооружения к третьему никак не пройдёшь, минуя второй. Первый каравай — это дом, второй — кондитерская, а третий, немножко кособокий, — это монастырь. И вот, когда идёшь в монастырь, делаешь остановку в кондитерской, ешь там конфеты всех сортов, иначе говоря, камешки разной формы.

Жанно замечает, что дети, проходящие по аллее, с завистью смотрят на него, и можно было бы пригласить их поиграть. Мария не будет сердиться. Но нынче