Индекс Франка - Иван Панкратов

Они прошлись по телу пациентки хлоргексидином, собирая ошмётки эпидермиса со лба, щёк, шеи, груди, рук. Живот и ноги практически не пострадали.

— Лампасить не надо? — уточнил Кириллов. — Циркулярных ожогов вроде нигде не вижу.

— Не надо, — покрутив руки и потрогав пальцы, сказал Москалёв. — Тёплая. Думаю, и завтра ничего не вылезет.

— Хорошая «трёшка», — сказал из-за спины Платонова Лазарев. — Что спина?

— Смотрим.

Они повернули Светлану сначала на один бок, потом на другой — на спине было не всё так страшно, но тоже процентов пять-шесть третьей степени. Лена подложила марлевую рубашку, завязала её на груди, потом быстро и аккуратно забинтовала руки.

— Я, конечно, не лезу со своими советами, но ей, кажется, окулист не помешает, — сказал Балашов. Закончив с остальным, Платонов с Москалёвым ещё раз осмотрели лицо и синхронно кивнули. Но офтальмолог мог здесь быть только завтра, поскольку в штате ожогового отделения, да и больницы в целом, он был не предусмотрен.

— Катетер мочевой поставьте сейчас, чтобы в клинитроне не корячиться, — сказал Кириллов. — Давайте, давайте, не тормозим!

Спустя пару минут Свету уже выкатывали в сторону реанимационного зала ожогового отделения. Следующим в операционную въехал её отец. Он к этому времени от промедола немного затих, глядя по сторонам беспокойно-удивлённым взглядом.

— Зомби-апокалипсис, — глядя на него, сказал Кириллов. — У него вся семья чуть в пожаре не погибла, а он мне в коридоре о прелестях самогона рассказывает. Мол, пить надо не магазинное. И по его логике выходит, что я его понять должен… Да подождите вы! — одёрнул он Платонова с Москалёвым, готовых уже мыть пациента. — Дайте нам уколоться нормально, живодёры!

— Живодёрами нас Балашов называет, не отбирай у него это право, — Виктор уже держал наготове ножницы. — Давайте подключичку…

— Да вас как не назови… И не подключичку, а центральный венозный доступ, — возмущённо ответил Кириллов. — Вы ж не в деревне, а в федеральном центре, коллега! Иглодержатель, — и он протянул руку анестезистке. — Сейчас один шов, и он в полном вашем распоряжении.

— А в коридоре веселье продолжается, — сказал Лазарев. В перерыве между наркозами он вышел всё-таки нормально покурить. — У мамаши семейства, возможно, инфаркт. Я вызвал к ней сестричку от функционалов, ЭКГ сделать — так она мне плёнку показала. Я, конечно, не кардиолог, но тропониновый тест сразу заказал.

— Вызывайте из терапии вашего консультанта, — прокомментировал Кириллов. — Мы наркоз ей и так давать не планировали. Разбирайтесь, что с ней. Звоните Шубиной, пусть в курсе будет. Может, и сама придёт. Хотя когда такое было…

Алексей Петрович вышел в предоперационную. Платонов, в этот момент занимающийся ожоговыми ранами, машинально прислушался.

— … Да, у нас массовое поступление… Семья, три человека. И у мамаши ЭКГ нехорошая… Нет, я сам смотрел, глазом… Она меньше всех пострадала, что характерно. Придёшь? А кто придёт? А она вообще как?.. Нет, я понимаю, что у тебя, как и у меня, все врачи самые лучшие… Да, тропонин уже взяли. Это минут двадцать, наверное… Хорошо, ждём. … Сейчас же это дело вполне легальное, — неожиданно сказал Лазарев, вернувшись в операционную. — Я имею в виду — самогон гнать.

— Вполне, — Виктор поднял вверх правую руку пациента, позволяя Лене забинтовать её. — Лишь бы не на продажу делали. Для себя.

— Я к тому, что даже магазины пооткрывали, где такое оборудование продаётся. Фирменное, заводское. Хочешь пиво сварить — пожалуйста! Хочешь самогон — да сколько угодно. Но нет — дедовский аппарат надо использовать. Экономим — а потом всей семьёй в больницу заезжаем. Заканчиваете уже?

Москалёв помог Лене с другой рукой. Балашов перекрыл подачу газа, похлопал пациента по красным щекам.

— Мужчина, конечная! — сказал Виталий ему, наклонившись к голове. — Выходим. Я говорю — из наркоза выходим. Просыпаемся!

Тот сумел немного поднять правую руку, но она обессиленно упала обратно. Платонов взялся за ручки каталки, ногой снял тормоз, помог санитарке выехать в коридор через сложный поворот в предоперационной (сложность этого поворота легко определялась по сбитому в этому месте косяку двери и оторванному уголку плинтуса — при особой спешке порой не успевали притормозить; как-то разбили матовое стекло, после чего дверь заменили на полностью глухую).

Когда они с Москалёвым и Балашовым поместили отца семейства самогонщиков — Олега Николаевича Мальцева (Виктор успел на стойке в реанимации увидеть его историю и прочитать имя) в клинитрон, Платонов заметил через открытую дверь Полину. Она прошла по коридору в сторону их ординаторской — как всегда, модельной походкой, на каблуках, держа в руке чехол с тонометром. Мамаши в коридоре, прогуливающиеся с детьми, подняли на неё головы и моментально стали поправлять причёски и халаты.

Виктор давно заметил, что, полежав в отделении пару недель, все мамы начинали ходить в каких-то замызганных футболках, забывая надевать под них бюстгальтеры, в бесформенных штанах или, наоборот, в шортах, совершенно не заботясь о том, как они при этом выглядят. А уж как обустраивались сами палаты — санитарки могли рассказывать об этом Лазареву часами, и без мата практически не обходилось. Вполне возможно, что именно так всё выглядело у них дома — и это, как казалось Виктору, было печально. Порой даже утомлённые жизнью бомжи, попадая к ним в отделение, не позволяли себе подобного, тщательно раскладывая одежду на спинках кроватей и заправляя одеяло по струночке.

В такие моменты Платонов вспоминал госпиталь. Самая неприбранная, грязная, неаккуратная палата. Догадайтесь — какая? Ответ был всегда один — офицерская. Провода, ноутбуки, телевизоры, чайники, полный стол каких-то салатов, лапши, ни одной заправленной кровати, никакого режима, никакого уважения и внимания к словам медсестёр. Только «Не имеете права, не ваше дело, выйдите отсюда, мы тут сами разберёмся!» В такие моменты сёстры прибегали в ординаторскую — порой в слезах — и жаловались начальнику или Платонову. И они шли к офицерам и предлагали им взглянуть на солдатские палаты. Там — всё по ниточке заправлено и гладко; подушки пирамидками, стаканы с графином чуть ли не по разметке на скатерти стоят, полотенца висят по миллиметрам. А в офицерской обувь валяется везде, бутылки никуда не прячут, на спинках трусы висят с майками — санаторий!

— Помните, у Лермонтова? — разочарованно говорил Платонов офицерам. — «Слуга царю, отец солдатам». Да как вы командуете у себя? Кто вас там уважает? Вот поэтому ничего без мата и зуботычины у вас не получается — потому что сами не дворянских кровей. Нет у вас в большинстве своём аристократизма, кастовости. Свинство одно.

С ним всегда пытались спорить. Всегда. Даже обижались. Но он подводил их к окну офицерской палаты и показывал на клумбу, где среди цветов лежали пустые пластиковые бутылки из-под пива.

— На первом этаже под вами решётка на окне, там палата для тех, кто под следствием, — сурово глядя на протестующих, говорил Платонов. — Так что свинство — и бытовой алкоголизм. Если будете вот так беспредельничать, — он вновь указал вниз, — если будете сестёр моих до слез доводить, обещаю, что некоторые из вас до пенсии не дослужат.

И офицеры, бурча, расходились по палате и начинали уборку. Хватало их обычно на неделю…

Проскочив сквозь ряд мамаш, недовольных вызывающе ярким внешним видом терапевта и забыв, что на нём маска и шапочка и что он всё ещё одет в фартук и нарукавники, Платонов прибавил шагу и догнал Кравец, дотронувшись до её плеча.

Полина Аркадьевна вздрогнула от неожиданности, уронила тонометр и чуть ли не отпрыгнула в сторону, ударившись боком о каталку, стоявшую у стены возле операционной. Встретившись с Виктором глазами и поняв, что произошло, она выдохнула, глаза сверкнули очень не по-доброму. Она наклонилась за тонометром, но Платонов опередил её, поднял, протянул перед собой.

— Прощу прощенья, не ожидал такой реакции, — извинился он, немного ошалев от её взгляда. — Хотел догнать и сказать, где пациентка…

— Да у меня самой чуть не пришлось тропониновый тест брать, — возмущённо сказала ему Кравец. — Не надо так в следующий раз, хорошо? Я бы тут не заблудилась, уж поверьте, девочка я взрослая.

Она взяла тонометр из его рук и тут же, глядя по сторонам, добавила:

— Раз уж вы решили поучаствовать — показывайте, где у вас тут что.

Платонов довёл её до перевязочной, где на кушетке лежала пострадавшая. Увидев врача, она попыталась подняться