Любовь моя Ана - Софья Асташова

– Нет.

– Что ты им сказала? – спрашивая это, он наклонился ближе ко мне.

– Сказала, что встречаюсь с подругой.

Мы сидели друг напротив друга, разделённые столом из красного пластика. Его колени согнулись под острым углом и коснулись моих. Красный диван скрипнул. Он убрал прядь волос с моего лица и за мочкой правого, по-обезьяньи оттопыренного уха, над которым я всегда так хохочу, кривляясь перед зеркалом, заметил спрятанное родимое пятно – терракотовое, в форме южного штата Техас со строгими «бычьими» обычаями, ни один ужин консервативных жителей которого не обходится без консервированного перчика халапеньо.

– Распусти волосы.

Он потянулся к сумке и достал камеру. Я зависла на несколько секунд, но сделала, как он просил. Распустила волосы.

– Так лучше.

Щелчок затвора. Ещё фото. Щелчок. Горе-фотограф. Горе-модель.

– Тебе нужен парень, – неожиданно сказал он.

– Вы можете быть моим парнем? – спросила я и отхлебнула кофе. Он оказался на редкость паршивым.

Не знаю, откуда взялся этот вопрос, но чувствовала я в этот момент тотальное одиночество. Одиночество не только пробуждает приступы острой боли, но ещё оно провоцирует делать безумные вещи.

Картинка с пожаром сменяется съёмкой ночного неба, расцвеченного разноцветными всполохами салюта. Подпись: День России. Москва.

Он ответил не сразу. Я видела, как он сражается со своими демонами. Сделал пару медленных глотков, вытер рот рукой.

– Слушай, я бы хотел, но не могу. Я тебе в отцы гожусь, – сказал он, скомкав салфетку и бросив её на поднос.

Я устала, мне трудно скрывать свои мысли. Трудно делать непроницаемое лицо.

– Эти снимки, в переходе, что вы будете с ними делать?

– Обработаю.

– Вы будете их куда-то выкладывать?

– Если получилось хорошо, то да, конечно, добавлю в своё портфолио.

У меня закружилась голова. Я мгновенно ощутила себя уставшей и совершенно беззащитной.

– Я не хочу, чтобы вы их куда-то выкладывали. Пожалуйста.

От него не укрылось нечто странное, творившееся с моим лицом: какая-то безумная смена выражений, свидетельствующая о внутренней борьбе, но сам он был в приподнятом настроении.

– Давай сначала посмотрим, что получилось, потом будем решать, что с ними делать.

– Нет, прошу вас, я не хочу, чтобы их кто-то видел.

Он рассмеялся, но тут же нахмурился:

– Ты что такое говоришь, дорогая? Зачем тогда, скажи пожалуйста, всё это было? Я благотворительностью не занимаюсь. Ты мне – я тебе. Такой был уговор.

– Я делала всё, о чём вы просили.

Он сжал губы в тонкую линию.

– Простите, это была плохая идея. Я не собиралась… я не хотела, чтобы всё было так. Я отдам вам деньги за съёмку, только не выкладывайте их никуда.

На его лице появилось странное выражение, будто он по ошибке съел что-то не то.

– Не ссы. Не нужны мне твои деньги.

Мальчик с нежным чуть опухшим лицом, над губой намечается тонкий пушок, и длинной косой чёлкой неловко держит одной рукой микрофон, а другой активно жестикулирует. Подпись: Владимир К., художник из Сибири, на открытии своей выставки. Барнаул.

Когда мы вышли из кафе, на улице уже стемнело. Наверное, как красиво сейчас подсвечен витраж на фасаде кукольного театра. Синхронно зажглись фонари. Они светили сквозь кроны деревьев, выстроившихся вдоль бульвара. В величественно плывущих по проспекту троллейбусах ощущалось какое-то благородство старых времён. На одном из них я поехала домой. Дурацкий выдался день.

По бобовому стеблю

Для меня всё это было слишком серьёзно. Дядя Саша вывихнул моё драгоценное спокойствие, которое я так долго взращивала – зёрнышко к зёрнышку. Помочь себе я ничем не могла, ибо угодила в ловушку по собственной воле.

Я сижу на кровати, обняв колени, и смотрю, как ветер шевелит шторы на окне. Закрываю глаза. Чтобы создать тьму, ничего больше не требуется. Я погружаюсь в неё, желая, чтобы тьма была как можно глубже, но меня выдёргивает на поверхность сообщение:

«Такая красота получилась! Такую красоту грех не показывать. Ты не передумала?»

Я чувствую его раздражение через буквы на крошечном экране. Всё это кажется обманом, розыгрышем.

«Нет, пожалуйста, мы же договорились».

«Окей, тогда фотки останутся у меня».

«То есть?»

«То есть я их удалю просто, чтобы место на диске не занимали».

Когда дядя Саша удалил мои фотографии, я как будто утратила часть себя. Это не самый худший конец, но всё равно ужасно несправедливо, что он мне их даже не показал. Однако я не могла знать наверняка, выполнил ли он свою угрозу или, может быть, выложил их на каком-то тематической форуме, где собираются такие же, как он, фетишисты-любители.

Одну фотографию, сделанную в кафе, он мне все же прислал. Было ли это тщеславием – желанием получить благодарность – или жалостью ко мне? Я не знаю.

Когда я увидела её, мне захотелось смеяться, что я и сделала. Я рассмеялась прерывистым смехом. На снимке я выглядела ещё тоньше, чем прежде. Ещё прозрачнее, чем представляла. Я была как листок бумаги в разрезе – почти незаметна. Одни большие глаза. Девушки, которые случайно попали в кадр, казались по сравнению со мной великаншами. Я не могла поверить, что у меня всё-таки получилось. Я почти, почти исчезла.

Я взволнована и полна оптимизма, ведь я способна на большее. Стоит лишь найти другого фотографа. Нормального. Того, кто облегчит боль утраты фотографий, которые я никогда не увижу. Это необходимо мне, как подброшенному вверх камню необходимо упасть. Сейчас же. Как можно скорее. Если нет твоих фотографий, значит, тебя как бы не существовало. Если нет твоих худых фотографий, значит, ты не была худой. Эта мысль застряла в голове вроде постоянной тупой мигрени. Я думала об этом нон-стоп. Кроме этого, всё остальное казалось несущественным.

Он ездит на мотоцикле, и я его совсем не знаю. Встречу назначили на следующей неделе. В последние минуты ожидания чего-то долгожданного хочется только одного – всё отменить. Но Ана говорит твёрдое: «Нет, что за глупости!»

Перед съёмкой мне нужно воздерживаться от еды, хотя очевидно, что я бы и так от неё воздерживалась. Я тщательно подбираю одежду. Примеряю всё, что у меня есть, по три раза, что, по сути, бессмысленно. Он не берёт деньги за съёмку, но снимает только ню. Я знала это с самого начала. Это должно было насторожить, но после провала с дядей Сашей это казалось логичным продолжением моих поисков. Я хотела достичь такой силы, которая позволяет выражать слабость без стыда. Может быть, у нас получится сделать что-то подобное.

Я мечтала выглядеть не только дерзко