Любовь моя Ана - Софья Асташова

О, хотела бы я, если бы он не вызывал такое пронзительное отвращение, рассказать ему свою историю! Я только кивнула и попыталась улыбнуться. Что ещё я могла сделать? Я хорошенько запомнила его слова и хотела сосредоточиться на них, но это было не просто от подступающей к горлу тошноты, то ли от волнения, то ли от голода.

Мы всё шли по улице, но он не сделал ещё ни одной фотографии. Он рассказывал о работе, о том, кого он снимал, как будто я должна была знать этих людей. О том, что к нему на съёмку стоит очередь. Вероятно, он полагал, что это очень интересно. Он называл себя художником. Я ещё не встречала художников, но что-то мне подсказывало, что верить ему не стоит.

Рассказывал о своей школе фотографов. Школа Александра Копытина. В сентябре новый набор, и он обещал сделать мне скидку, если я захочу у него учиться.

– Я сразу вижу талант. В тебе что-то есть. Что-то такое загадочное.

Наконец мы остановились на площади перед кукольным театром. В этот театр я ходила с классом, когда училась в школе. Фасад здания оформлен в виде трёх витражей, с которых укоризненно смотрели румяные лица матрёшек, будто им было за меня стыдно.

Дурные предчувствия этого дня оправдывались, сбылись на все сто двадцать процентов. Как только он достал камеру, в небе сошлись рваные тучи и пошёл неожиданно сильный дождь. Повсюду на тротуаре вздымались пузыри. Нам пришлось спуститься в подземный переход, чтобы спрятаться от дождя. Очень скоро я обнаружила, что это была ловушка.

Мокрые волосы облепили моё лицо. Платье прилипло к телу. Но дядю Сашу дождь, кажется, не сильно расстроил. Выпятив подбородок, он рассматривал меня, словно картину в музее.

– Всегда хотел снять такую модель, но… это платье… оно тебе не идёт. Оно тебя чуть полнит, скрывает всю твою остроту, понимаешь? Давай его снимем?

– Что? – я отшатываюсь. – Здесь же люди ходят.

– Пока никого нет. – Он не сводит с меня глаз.

Я не знала, что на это ответить. Действительно не знала. Всё происходило не так, как я представляла.

– Это быстро. Пока ты ломаешься, я бы уже тебя снял. У тебя будут офигенные фотки!

Я всё ещё не решаюсь. Оглядываюсь по сторонам.

– Никто тебя так больше не снимет.

Я не успела ничего ответить, в голове засело слово «полнит». Оно, как длинная вязальная спица, врезалось в висок. Тем временем он подошёл ко мне, расстегнул пуговицу на спине и спустил платье с плеч. Платье послушно повисло на бёдрах. Мне в один миг стало нечем дышать. Даже пот на лбу выступил. Всё это было довольно странно.

Он достал камеру, оглянулся через плечо. Переход действительно был пустой, но в любой момент мог кто-то спуститься.

– Встань к стене, – сказал он, присел на полусогнутых и стал щёлкать. – Позируй! Позируй! – командовал он. – Естественнее!

В голове гудело, как в турбине самолёта. Я чувствовала, что нервы вот-вот лопнут от напряжения. Он был прав – это не так просто, как казалось. Я не успела сообразить, как оказалась полуголой перед незнакомым мужчиной, а ещё нужно было позировать и следить за тем, чтобы никто не спустился в переход. Я много раз снимала себя сама, гримасничала перед камерой, но делать это перед другим человеком было очень непривычно.

– Смелее!

Он периодически смотрел снимки на экране, захлебываясь, говорил, какая у меня сногсшибательная фигура, и мигал от восторга, как ёлочная гирлянда. Потом снова направлял камеру на меня. Я дико озиралась, как загнанный в ловушку зверь. Волчонок – как ты и хотела.

– Будь собой!

Волчонком я и была. Я не решилась возразить, лишь молилась, чтобы это быстрее закончилось. Неизвестно, сколько бы ещё это продолжалось, если бы я не услышала сквозь его выкрики и шум дождя шаги. Шаги, раздавшиеся со стороны лестницы. Я сбросила оцепенение и быстро, как только могла, натянула платье на плечи.

По лестнице спустился пожилой мужчина с зонтом. Он медленно прошёл мимо нас, а я так и стояла, застыв в позе статуи.

Дядя Саша отёр рукой красную и мокрую то ли от дождя, то ли от пота шею. Он выглядел счастливым. Убрал камеру в сумку, посмотрел на меня.

– Ты отлично поработала! Не хочешь выпить кофе?

Я кивнула.

– Можно посмотреть, что получилось?

– Потом, потом, всё потом.

Дождь закончился так же внезапно, как и начался. Город ощетинился, пропитался дождевой водой и восхитительно пах свежестью. Асфальт почернел и блестел от сырости.

Мы пошли в кафе, на логотипе которого красовался дедушка, удивительно похожий то ли на Троцкого, то ли на Лимонова. Первое кафе быстрого питания в нашем городе пользовалось популярностью и было забито битком. От касс тянулись длинные очереди. Я заняла единственный свободный столик, на котором стояли пластиковые подносы с остатками чьей-то трапезы. Села на красный скрипучий диван.

– Я голоден как волк! Ты что будешь?

– Только кофе, пожалуйста.

– И всё? Может, мороженое?

Это меня взбесило. Ни то, что он меня раздел против моей воли, ни то, что не показывал мне фотографии, ничто не разозлило меня так, как этот вопрос. Неловкость, которую я испытывала рядом с ним, переросла в неприязнь. Я хотела спросить: «Я похожа на человека, который ест мороженое?», но ответила лишь:

– Нет, спасибо.

Пока он делал заказ, я осмотрелась вокруг. Тучи после дождя разошлись, и солнце било в окна кафе. Моя правая рука была освещена, а левая лежала в тени. Я сомневалась, хорошая ли это была идея – фотографироваться. Что будет с этими фотографиями?

За соседним столиком веселилась компания – их четверо, юноши и девушки, похоже, студенты. Они бросались дольками картофеля, пили пиво и гоготали. Казалось, что они смеются надо мной.

Я впиваюсь взглядом в плазму под потолком, на которой показывают новости: красиво горит трёхэтажное здание с розово-белым фасадом, пламя распространяется со второго этажа, а верхние два, закопчённые, объяты чёрным дымом. За забором видна красная пожарная машина. Снято с близкого расстояния, возможно, из дома напротив. На асфальте перед школой чуть смазанный детский рисунок мелками – розовые сердечки и неразборчивая надпись. Растрёпанный седой мужчина на костылях остановился и заворожённо смотрит на пожар. Подпись: Пожар в недостроенной школе. Южно-Сахалинск.

Он вернулся с подносом, на котором лежал большой бургер, картошка фри и два кофе. Рухнул на диван.

– Твои родители знают,