Любовь моя Ана - Софья Асташова

и возмутительно, как арт-феминистки из группы Guerrilla Girls[7], но и проявить ярость, рвущуюся наружу. Ярость и ненависть к конформизму заставляли меня пренебрегать нормой даже в тех случаях, когда я чувствовала себя смешной и жалкой. Начиная с того, что я всё делала левой рукой, заканчивая работой в магазине для взрослых.

– Чё у вас тут, секс-шоп, что ли? – спрашивал каждый второй посетитель.

– Магазин для взрослых, – спокойно отвечала я.

Это был мой магазин. Но не совсем. Конечно, бизнес принадлежал не мне, а элегантной взрослой даме, но я считала его своим, потому что работала там без отпуска и выходных. Самым интересным в этой работе было составление плейлиста для проигрывания в магазине. Я ставила Depeche Mode, Эдит Пиаф и первый альбом Саши Грей. Хозяйке мой выбор нравился. Посетителей, если не считать любопытных школьников, которых мне приходилось выгонять, было не много, поэтому за полгода на рабочем месте я успела написать диплом по поэзии Серебряного века.

Для съёмки я выбрала кое-что из ассортимента магазина, что собиралась вернуть после, – кружевное платье в пол, к нему маску-балаклаву с прорезями для глаз и рта и колготки в крупную сетку.

Стоял ясный воскресный день. Золотые лучи солнца отражались в стекле тут и там, образуя что-то вроде мерцания в воздухе. Фотограф ждал меня у метро на своём мотоцикле. Я сразу ловлю на себе его пристальный взгляд. Он выше и крупнее, чем я представляла. Бритая голова сверкает на солнце. Руки засунуты в карманы. Величественный, как гора, он был похож на рестлера Дуэйна Джонсона, известного под псевдонимом Скала.

– Соня, – представилась я, протягивая ему руку.

Моя детская ладонь утопает в его огромной, теплой и сухой. Он даёт мне шлем.

– Запрыгивай, – сказал он.

Я надела шлем и тут же почувствовала себя в ловушке. Он тяжёлый, душный и жаркий, как печка.

Скорость опьяняет, выносит из жизни. Пока мы мчимся по трассе, я успеваю тысячу раз пожалеть о затеянном. Всё, чего я хочу, – это как можно скорее, прямо сейчас, немедленно оказаться дома, в безопасности. Заварить себе две чашки растворимого кофе, унести в свою комнату и погрузиться в созерцание своих костей – эксклюзивный показ для одного зрителя.

Он не сказал, куда мы едем. Может, он дьявол и увозит меня с собой в ад? Я не знаю, как буду добираться домой. Мысли, запинаясь, мечутся между «сбежать?», «куда бежать?», «остаться и завершить начатое?». Я вся сжимаюсь, думая, что дороги назад нет. «Что я, собственно, делаю! – спохватываюсь я. – Совершенно сумасшедшая», но отступать было уже поздно.

Мы останавливаемся, и я наконец освобождаюсь от шлема. Пытаюсь найти глазами указатели на домах, но как бы пристально я ни вглядывалась, эта улица остаётся безымянной. Вокруг стоят небольшие двухэтажные дома, дороги не заасфальтированы, и вокруг, как в джунглях, растут раскидистые деревья. Картинка значительно отличается от того, что я привыкла видеть. К моим кедам прилипла грязь. Мы оказались за городом.

Он ведёт меня в дом. В ушах всё ещё звенит от скорости. Я ожидала увидеть всё что угодно, но не такую чистую, просторную, светлую квартиру со студийным светом и стеной, выкрашенной в чёрно-белую полоску. Он обводит комнату широким жестом, мол, проходи, не стесняйся. Я робко осматриваюсь.

– Где я могу переодеться? – спрашиваю, стараясь не заикаться, но мой голос дрожит и прерывается.

– Здесь, но можешь пойти в ванную, если стесняешься.

Черты его лица смягчает разве что васильковый цвет глаз, но взгляд остаётся холодным. Сказать, что я чувствую себя необычно, – значит ничего не сказать? Да, я дико волнуюсь. Повернувшись к нему спиной, стягиваю через низ джинсовый сарафан и переодеваюсь в платье.

Он не предложил мне ни кофе, ни посидеть сначала, поболтать, познакомиться, привыкнуть друг к другу. У него нет на это времени. Нет времени на долгие замысловатые разговоры. Он принялся за работу немедленно, но без суеты.

Я пытаюсь двигаться забавно, но вижу разочарование на его лице. Не знаю, куда деть руки. Он смотрит на экран камеры и хмурится.

– Давай посерьёзнее, – говорит он.

В его тоне слышится вызов, но это не пугает, а, наоборот, добавляет решимости продолжить. Он нажимает на кнопку, срабатывает затвор фотоаппарата.

– Если правильно настроишься, получится очень даже талантливо.

Это замечание придаёт мне уверенности – значит, я на верном пути и всё делаю правильно. Я сжимаю талию руками, свожу ключицы и хмурю брови, пытаясь вспомнить, что ещё делали модели из телевизора. Позирую так, словно тренировалась годами. Я полна энергии, счастлива, отлично провожу время.

– В тихом омуте черти водятся, да? – удивляется он.

Я чувствовала себя в безопасности. Что бы я ни делала, я ни на секунду не усомнилась в его профессионализме. Никаких ухмылок, сальных взглядов и покряхтываний, как это было с дядей Сашей. Никаких фамильярностей. Ничего. Ноль. Зеро. Он был предельно сосредоточен. Я гордилась его профессионализмом, как своим собственным, или, может быть, я просто казалась ему ребёнком.

– Зачем тебе это? – спросил он.

– Что?

– Сниматься голой у какого-то непонятного чувака.

– Я болею.

В его взгляде отразилось непонимание.

– Анорексией, – продолжила я.

– И что? – спросил он.

Видимо, вопрос прозвучал грубее, чем он планировал.

– Прости. Ничего, что я спрашиваю?

Он опустил камеру.

– Нет, ничего. Я люблю говорить о своей болезни.

В горле у меня пересохло. Я попросила воды. Он принёс большой стакан.

Я всегда сидела молча, а сейчас думаю: дай-ка расскажу. И рассказала. В ироничной манере выложила всё: про Ану, про болезнь, про голод. Разговор выдался восхитительно личным. Он слушал внимательно, с сочувствием.

– Понимаешь, мне нужны фотографии, чтобы сохранить память об этом теле. Я знаю, что долго не протяну.

– У всех свои заморочки, – ответил он.

– Это точно. У меня их хоть отбавляй.

– Ты и сейчас считаешь себя толстой?

– Да, конечно.

– В каком месте?

– Везде, посмотри на эти складки. – Я оттянула кожу на животе.

Он нахмурился:

– Складки должны быть у всех, даже у худых.

Он обезоружил меня этим аргументом, и я, растерявшись, сменила тему. Рассказала ему про вероломного дядю Сашу.

– А потом этот урод удалил все фотографии и даже не показал их мне.

– Я так не сделаю, крошка, – сказал он участливо. – Продолжим?

Я накрасила губы красной помадой, сняла платье и осталась в маске и колготках. За моей спиной от пола до потолка ползли чёрно-белые полосы. Они обладали гипнотическим эффектом, создавали иллюзию движения. Он снимал меня через лупу, так что получалось что-то абстрактное, мутное и расплывчатое. Картинка у меня перед